Он рассказывал о том, как ему удалось добиться отпуска в Москву.
— Этот ужасный захолустный город, где нас держали, доводил меня до бешенства. Я долго добивался, чтобы мне разрешили сюда приехать, — наконец позволили. Дали в провожатые славного русского пехотинца и разрешили пробыть здесь четыре дня для устройства своих дел. «О, как прекрасен день, когда солдат вновь наконец вернуться может к жизни, в среду людей!» Надеюсь, Людмила, ты сказала твоим родителям, что я тебя люблю? Я затем и приехал, чтобы выяснить наконец отношение твоей семьи к нашей любви.
Людмила опустила глаза. Лицо ее было холодно и печально. Словно думая о чем-то другом, она спросила:
— После войны ты опять будешь служить в России?
— Нет, с меня довольно, — высокомерно отвечал Шпрудель. — Ты поедешь со мною в Германию. «Если боги счастливы любовью, то и мы любовью равны богам. Счастлив тот, чей дом украшен скромной верностью жены».
Людмила, очень бледная, подняла глаза на Шпруделя и сказала тихо:
— Гейнрих, я не могу ехать с тобою в Германию.
— Почему ты не можешь? — с удивлением спросил Шпрудель.
Людмила опять опустила глаза. Едва слышен был ее голос:
— Гейнрих, разве ты думаешь, что между нами ничто не стоит?
С раздражающею механичностью Шпрудель бросил свою очередную цитату:
— «Быть на земле сопутницей супруга есть жребий женщины».
Не было такого случая в жизни, на который Шпрудель не нашел бы подходящей цитаты у Шиллера.
Раиса, вдруг зардевшись багряно, спросила высокозвенящим голосом:
— Гейнрих, вы нам еще не рассказали о смерти Сергея. В ваших письмах не было об этом ни слова.
Шпрудель пожал плечами. Глаза его забегали по сторонам, словно избегая Раисиных глаз. Он опустил голову и сказал притворно-печальным голосом:
— Не могу сказать вам, как мне его было жаль. «Ах, он слишком молод для могилы!»
— При вас его убили? — спрашивала Раиса.
Шпрудель глухим голосом отвечал:
— Солдат штыком. Да, я видел. Я не мог остановить.
— Но он уже лежал? — спросила Раиса, пристально глядя на Шпруделя.
Шпрудель сам себе дивился, не понимая, какая сила заставляет его говорить. Ведь гораздо спокойнее было бы сказать, что он ничего не знает о смерти Сергея. Но уж раз проговорился, трудно было остановиться. Он говорил, словно против воли:
— Да, он уже был ранен.
Людмила сказала упавшим голосом:
— Оставь, Раиса. Что же он мог? Жестокости войны не от него. Он только исполнял свой долг.
— Но и у тебя есть долг, — настойчиво сказала Раиса.
Людмила бросила на нее быстрый взгляд и улыбнулась.
— Я это знаю. Я этого не забуду.
— «Сердцу высокому и самый тяжелый долг покажется нетрудным», — процитировал Шпрудель.
Раиса гневно говорила:
— О, не это — долг воина, чтобы добивать раненых.
Шпрудель смотрел на нее угрюмо и злобно. Александра заговорила осторожно:
— Простите, Гейнрих, но ведь вы можете успокоить нас одним словом. Можете ли вы сказать, что не по вашему приказу убит Сережа? Вы не ответили мне на этот вопрос, когда я вам писала. Но ведь мое письмо вы получили?
Шпрудель угрюмо молчал. Александра продолжала спрашивать:
— Был ли хоть один случай, что вы приказывали добить раненых?
— Странный вопрос! — угрюмо и презрительно говорил Шпрудель. — Я исполнял мой воинский долг. «Нравственный долг должен быть нарушен, чтобы уступить место долгу более высокому и более широкому». Дружба склоняется перед любовью к родине.
Людмила поднялась с места и в ужасе, вся дрожа, смотрела на Шпруделя.
— Так это — правда? Вы убили? — воскликнула она.
Шпрудель говорил напыщенным тоном:
— Иногда убивают из милосердия, чтобы прекратить страдания. «Смерть страшна для тебя? Ты хочешь быть вечно бессмертным? В целом живи: ты умрешь, целое ж все будет жить».
— Гейнрих! — плача и ломая руки, говорила Людмила. — Ты говоришь так холодно. И то, что ты говоришь, так ужасно! Подумай, Гейнрих, мы говорим с тобою о том, что очень значительно в нашей жизни. Ты сражался против моей родины, но за это никто из нас тебя не упрекнет, — тебя послали. Но вот мы спрашиваем тебя о том, как умер Сергей, — и вместо простого и ясного ответа мы слышим от тебя уклончивые речи. Подумай, о чем мы тебя спрашиваем? Кто ты, — воин или убийца? Ты должен отвечать! Ты мог встретиться на поле битвы с нашим братом и убить его, — это было бы для нас большое горе, но в этом не было бы твоей вины. Но правда ли, что Сергей был убит после боя?
— Не я его убил, — угрюмо сказал Шпрудель.
— Ты не должен, ты не смеешь так говорить! — закричала Людмила. — Зачем ты сюда пришел? Ты пришел за мною, — и ты должен мне отвечать, когда я тебя спрашиваю о смерти моего брата.
— Я его не убивал, — был холодный ответ.
— Ты не говоришь, ты не смеешь говорить правды. Кровь брата моего на твоей совести.
— Людмила, твой брат убит не мною.
— Довольно. Я — русская. Я останусь здесь. Я не буду вашею женою.
Мать порывисто обняла ее.
— Так, Людмила, хорошо! Отец будет рад.
Шпрудель встал со своего кресла и надменно выпрямился.
— Вы отказываете побежденному? И в такой резкой форме? А я верил, что «женские души отзывчиво юны», и «светлая надежда у меня цвела в душе!»
Людмила смотрела на него мрачно горящими глазами и говорила:
— Я думала, что вы — рыцарь. Я ошиблась. Прощайте.
Надменное лицо Шпруделя побагровело и стало злым. Теряя самообладание, он закричал:
— Нет, я так не уйду! Никто не смеет сказать, что германец — не рыцарь. Вы должны взять ваши слова назад. Я вас заставлю!
Словно зараженная его бешенством, Раиса почувствовала в себе один из тех припадков раздражения, за которые потом так осуждала себя и в которых так горько каялась, простаивая часами на коленях перед образом. Она закричала, наступая на Шпруделя и топая ногами:
— Вы могли бы вызвать на дуэль нашего брата или Ельцова, — но они убиты. Они убиты, но если хотите, я умею стрелять.
Александра обняла Раису и отвела ее в сторону. Невольно улыбаясь забавному выражению гнева на кротком Раисином лице, она сказала ей:
— Раиса, что скажет старец Никандр?
Шпрудель говорил презрительно:
— Если бы передо мною был мужчина, то я и жизни не пожалел бы, чтобы выиграть ставку. Но это было бы смешно — драться с женщинами!
Раиса, не помня себя, вырывалась из рук Александры и кричала:
— Если бы вы меня убили, я была бы не первая женщина, убитая германскими войсками.
— Оставь, Раиса, — строго сказала Людмила. — Это — мое дело. Господин Шпрудель, вы сказали, что заставите меня взять мои слова обратно. Как же вы это сделаете? Я их обратно не беру, мне жаль, что я ошиблась, но я все же скажу, — вы, может быть, очень храбры, сильны, воинственны, но вы не доблестны, вы не рыцарь. Вы разрушали соборы и библиотеки, вы убивали женщин и детей, мне жаль, что я говорю это
