Явление двенадцатое Куликов, баба, Анна Павловна.
Баба (на дорожке сада, голосит). Батюшки-светы… И пришел конец свету белому… Ваську возьмут и Ваньку… (Ревет.)
Куликов. Да что ты, говори толком. Белены объелась, что ли?
Баба (размахивая руками). Батюшка, народ скликают… Мобилизацию расклеили… Идет на нас Антихрист, Ерман окаянный. Ваньку, Ваську возьму-ут серде-ешных… (Ревет и убегает.)
Куликов. Мобилизация… Значит, — свершится? Потоки крови… (Поспешно убегает.)
Анна Павловна (закрыв лицо руками). Господи Боже, смилостивись над нами, грешными.
На балкон выбегает Аглая Семеновна, машет руками.
Аглая Семеновна. Скорее, скорее. Гавриилу Алексеевичу опять худо… Упал с кровати…
Анна Павловна бежит в дом. Откуда-то из темноты появляются Римма и Кирилл, оба встревоженные, и бегут на террасу.
Римма (взволнованно). Что такое? Кто здесь плакал?
Аглая Семеновна (кричит с балкона бесстрастно). Война объявлена… У Гавриила Алексеевича — удар…
Римма. Не может быть…
Все в смятении бегут в дом. На сцене пустота. В саду всходит низкая, красная луна. Из-за деревьев выходит Павел. Ему навстречу из-за кустов Глаша.
Явление тринадцатое Павел и Глаша.
Глаша (тревожно). Ну, что, Павлушенька? А ежели и вправду с Ерманом воевать будем?
Павел (решительно, притворно-весело). Завтра утречком прощайте, Глафира Ивановна… Пойдем служить царю-батюшке…
Глаша (вскрикивает). Аи, батюшки-светы… На кого ж ты меня, Павлушенька, оставляешь… (Плачет.)
Павел (деланно-презрительно). Ну, бабье… Разве с вами можно о деле говорить… (Нежно.) Ну, Глаша, не плачь, я тебя не оставлю…
Уходят, обнявшись.
Явление четырнадцатое На террасе Мэри, одна; сверх белого платья накинут черный плащ.
Мэри. Так вот к чему этот сон, это предчувствие… Вот отчего у меня щемило сердце… Вот где мой крест… (Крестится сквозь слезы.) Господи, — твоя воля…
Явление пятнадцатое Мэри. На террасу из дому выходит Левченко.
Мэри (навстречу ему). А, это вы…
Смотрят друг на друга серьезно и прямо.
Левченко. Мэри… (Тихо, бережно берет ее за руку и ведет к скамье.) Мэри… Я все знаю… Доктор попался мне навстречу… Это не так опасно, — с этим живут годы… Гавриил Алексеевич перенесет, у него хорошее сердце… Мэри, я завтра уеду… Даю вам слово, что из-за меня вы не прольете больше ни одной слезы… (Мэри плачет. Нежно, тихо.) Дорогая, о чем же плакать? (Взволнованно.) Сегодня такой великий день.
Мэри. Сколько страданий, сколько слез…
Левченко (твердо). Но ведь вы сами говорили, что страданий не надо бояться, что страдания — очищают? Помните: «Очарование печали»? Мэри, я многому научился за это время от вас (нежно берет ее за пальчики), от этих нежных, хрупких цветков… Мэри, великие испытания ждут нашу страну… Мы все должны с радостью пойти навстречу ее судьбе.
Мэри. Радость печали? «Счастье — не цель жизни», — как говорит Гавриил.
Левченко. Сейчас, когда я ехал, один среди жуткого мрака леса, я пережил в один час столько, сколько, может быть, за всю жизнь не пережил… И вот изо всего этого, из сплетения всех этих печалей и радостей, ужаса и восторга, мне видится один исход, я слышу один завет: страдай, борись, неси крест свой…
Мэри. Я видела сегодня сон… Иду по лугу… Такой странный красноватый свет. Ни день, ни ночь… Все цветы завяли, поникли… (Вдруг громко, с горечью.) О, как могла я мечтать о мирной жизни здесь, о цветах, о розах, когда повсюду вокруг такая печаль, мы живем во зле. Вчера я возвращалась домой так беззаботно, с цветами… Вдруг возле лесной сторожки ужасный кашель… Зашла, — дочь лесника, молоденькая, в последнем градусе чахотки… Исхудалая… одни глаза… И вот она передо мною день и ночь…
Левченко (нежно). Вы слишком впечатлительны, милая Мэри. Простите, что я вас так называю, но ведь это последний вечер.
Мэри. Вы завтра уедете, вас призовут.
Левченко (взволнованно). А если нет, — неужели бы я мог спокойно оставаться здесь… Я с радостью пойду послужить родине в такой час. Умереть в открытом бою… (Задумчиво.) Я жил, я любил, я знаю, как прекрасна жизнь со всеми ее радостями, но прекрасны могут быть и смерть, и страдания… (Берет обе руки Мэри.) Мэри, попрошу у вас одного: разрешите мне вам писать… Ваш образ будет меня хранить… А если мне суждено… я унесу с собой память о том — единственном и последнем…
Мэри в тоске встает; Левченко целует ей руку, она целует его в лоб.
Мэри. Да хранит вас Бог… Я буду молиться за вас… (Левченко, бережно поддерживая ее, ведет ее на балкон.) Посмотрите на небо… Какая странная луна… Точно кровь.
Явление шестнадцатое Те же и Кирилл.
Кирилл (участливо). Мэри, ему лучше после лекарства. Тебе нужно отдохнуть. Уже третий час… Мама тебя ищет…
Мэри прощается с обоими и покорно идет в дом.
Явление семнадцатое Кирилл и Левченко, на ступеньках балкона, закуривают.
Кирилл (возбужденно). Что ж, сэр, завтра — в путь? «Война, подъяты знамена…»
Левченко. Да, с первым поездом… А вы?
Кирилл. Я еще не решил… пойду ли добровольцем или с земским санитарным отрядом… Вероятнее последнее, здесь скорее в дело… (Прислушивается. По реке слышен топот, — кто-то бежит.) Побежали наши Иваны… Земля-мать позвала…
Левченко (смотрит вдаль). Уж светает… Великий день… Сколько судеб решается сейчас, где-то там, на страницах великой книги Бытия…
Кирилл. Не знаю, как вы, а я рад… Что-то много чего-то накопилось, — «судьба жертв искупительных просит…» А в опасности есть своя красота… Я на пожар в деревне, еще мальчиком, всегда рвался, как на праздник… Как это у поэта:
Все, все, что гибелью грозит, Для сердца смертного таит
