— Нам даром никто ни копейки не дает. Все на войне наживаются, только писателям никто не прибавит.
— Кто наживается, Далия? — спросил Кратный. — Не дай Бог на войне наживаться!
Гука сказал:
— Понесем молоко с собою.
— Кувшина не дадут, — сказала Калерия, — а платить за него не стоит.
— Ну так разольем его, — закричал Мика, — пусть никому не достается.
— Мальчишки, как вам не стыдно! — сказала Далия.
Но остальные все, в большой досаде, поддержали мальчишек. Да и Далия не стала спорить. И молоко пролили.
Гука потащил кувшин в сторону. Поставил на землю. Поглядел по сторонам опасливо. Подошла Калерия и вылила молоко на землю деловито и упрямо.
Хозяева чайной стояли на пороге и ругались. Слова их не были слышны, но фигуры и жесты были достаточно выразительны.
Калерия приподняла кувшин и бросила его на землю.
Угрюмая девица, громко ругаясь, подбежала.
— Кувшин зачем бьете? Хозяева ругаются. Деньги плачены.
— Цел ваш кувшин, — флегматично отвечала Калерия.
— Молоко что разлили?
— Деньги заплачены.
— Чего ж озорничать!
Но уже ее не слушали и шли по лесной дорожке.
— Ну вот, чайку напились, над Волгою посидели, — говорил Козлов.
Возвращаясь, перессорились из-за того, садиться ли здесь в лодку, или идти к дому по этой стороне. Лодка осталась на этой стороне только одна, — другому лодочнику надоело ждать, и он переехал к пароходной пристани.
Балиновы и Верочка сели в лодку. Ульяна и ее муж хотели было сесть вместе с ними, — им здесь было ближе к дому, — но Далия так решительно сказала:
— Пойдемте лучше с нами, все равно всем не поместиться, а там мы своего перевозчика покличем, — что Козловы остались.
Пошли пешком до того места, откуда можно будет крикнуть перевозчику около дачи Кратных. Шли через дачный парк, где было успокоенно и тихо и только один раз пробежали мимо две девочки, нарядные и веселые, как серафимы из фаланстерии Фурье, Гука и Мика осторожно посторонились перед ними, как перед существами особенной, нежной породы, и побежали дальше, шаля и смеясь. Далия шла рядом с Козловым и почему-то жаловалась ему на соседей:
— Как опускаются интеллигентные люди! — тоскливо говорила она. — Калерия только о своем женихе думает. Больше положительно ничем она не может интересоваться.
Козлов думал, что Калерия — очень хорошая и милая, но не знал, как спорить с Далиею. Ульяна рассказывала Кратному о своей родине, — далекий северный край. Кратный слушал, только изредка вставляя слово. Ему казалось странным, что Ульяна увлекается своими рассказами и говорит так весело, словно все на свете благополучно и не было этих ужасных поражений русского войска. Душа его была упоена тоскою, небо казалось ему пустым, и солнце катилось, как раскаленный и бессмысленный медный шар.
Вечером дома Кратный думал о сегодняшних разговорах. Всеобщее безволие заражало его. Он уныло думал: «Конечно, не справиться нам с германцами».
А в это самое время учитель Козлов говорит наставительно своей жене Ульяне:
— Профессор Кратный правду говорит насчет России. Он — ученый человек и, кроме того, умный человек. Если мы все возьмемся за ум, то германцу против нас не устоять.
На другой день сыновья Кратного отправились в город. Как всегда, встали очень рано, когда еще большие спали. Раннее утро было росистое и душистое. Мальчишки для города надели новенькие синие рубашки, длинные галстуки, нарядные шапочки; штаны у них были короткие, до колен, а обуви они не надели, побежали, как всегда, босиком.
Оба мальчика все семь верст прошли пешком. У села Зеленые Горки встретили отца Леонида с сыном-студентом и дьячка, которые шли на церковную землю. Отец Леонид с сыном прошли вперед. Мальчишки разговорились с угрюмым дьячком. Дьячок жаловался на судьбу, на бедность, на большую семью, на священника.
— Вот возьму да и повешусь. Назло ему повешусь.
Мальчишки с жутким любопытством расспрашивали его и ничего не понимали. Третья копейка, четвертая копейка, обиды, — но не смели спросить.
— Ведь это грешно повеситься, — говорил Мика.
— А ему не грешно! Нарочно перед его окном повешусь.
И вдруг метнулся в сторону, завидев что-то в траве.
— Отец Леонид! — кричал он. — Ведь этакий человек! Рясу распахивает, карманы дырявые, непременно что-нибудь потеряет. Изволите видеть, кошелек обронил.
Отец Леонид был уже далеко, не слышал. Дьячок затрусил за ним. Гука сказал:
— Я живее добегу.
Выхватил кошелек из дьячковых рук и побежал. За ним помчался и Мика.
По дороге купались в Волге. В городе зашли во все лавки. Купили что надо, навьючились десятком пакетов, на пароход не успели и опять пошли пешком.
На обратном пути отдыхали на погосте села Зеленые Горки. Погост был небольшой, светлый, уютный. Могилы — холмики с простыми деревянными крестами — тесно жались одна к другой, а у самой церкви было несколько могил с каменными плитами.
— А ночью сюда не пойдешь? — спросил Гука.
— Есть охота. Да я не боюсь, — отвечал Мика.
— Ульяну сюда привести, — сказал Гука и засмеялся.
— Думаешь, струсит?
— А кто ее знает.
К завтраку прибежали домой, к половине второго.
После завтрака пришла Рашка. Принесла газеты. Гука дразнил ее:
— Рашка, слышала? Набор девок будет. Рашка поверила. Но не испугалась.
— Что ж, я пойду, — говорила она, широко ухмыляясь.
— А твои открытки? Коллекция? — спрашивал Мика.
Рашка покраснела.
— Какая такая коллекция? — задорно спросила она. — Никакой у меня нет коллекции.
— Правда, Рашка, ты все открытки наши себе берешь, которые с картинками? — спросила и Верочка.
Рашка смеялась.
— Нужны мне очень ваши картинки.
Но поторопилась уйти.
А Верочка принялась по обыкновению ссориться с Володею Балиновым. И не понять было, из-за чего.
Отец Леонид посмеивался и мирил их. Они говорили о религии, как бы под влиянием его присутствия. Но он сказал:
— Теперь надо заниматься не религиею, а общественными вопросами.
И это поразило их:
— Батюшка, как же это вы так!
— Да уж я такой. Я всегда правду говорю. За то меня и архиерей не любит. Вечером пойдете к Козловским?
— Мы в ссоре.
