— Будь проклят этот 'Голос Израиля' и другие брехливые радиоголоса! Сколько несчастья приносят они людям!
Но тут же грустно добавляет:
— Конечно, чужие голоса — поганые голоса, однако надо иметь свою голову на плечах. А я на какой-то момент потерял ее…
Итак, о чем же все-таки думали эти люди, покидая родную страну?
Из ответов на этот простой вопрос мне запомнились слова одесского обувщика Рувима Львовича Блувштейна, бежавшего из Израиля с восемнадцатилетним сыном, которого собирались призвать в израильскую армию:
— О чем я думал, покидая Одессу? На свое горе, я тогда не думал. Думать я начал поздно, только в Израиле, когда моему сыну объявили: ты будущий солдат нашей армии и обязан воспитать в себе ненависть к арабам. И я впервые с ужасом подумал: что я наделал, куда я привез своего сына!
Рассуждения о 'второй родине', на которые так щедра сионистская пропаганда, напомнили мне слова Льва Абрамовича Кассиля, замечательного писателя и советского патриота:
— Для тех, кто воспитан советским строем, не может быть никакой второй родины. У советского человека может быть только одна родина. Понимаете, только одна!
Прошло немало лет с того дня, как в Англии я услышал эти слова Кассиля. Но до сих пор помню, как твердо и безапелляционно отчеканил их писатель, обычно высказывавшийся мягко и даже с какой-то долей застенчивости. Непримиримость и страстность, прозвучавшие в голосе взволнованного Кассиля, сразу заставили стушеваться и замолкнуть того, к кому он тогда обращался. И почтенный английский господин еврейской национальности по фамилии Бук, один из самых богатых жителей города Сандерленда, уже не посмел больше и заикнуться насчет того, что откуда бы, мол, ни приехал еврей в Израиль, он ощутит эту страну как свою вторую родину.
Впрочем, самому себе сандерлендский коммерсант отводил только роль сионистского проповедника. Он и не помышлял об отъезде в Израиль, ибо почитал се6я обязанным перед потомками добиваться дальнейшего расцвета своей торговой фирмы в Англии. Но евреи, менее связанные с собственностью, обязаны были, по мнению мистера Бука, немедленно воспользоваться сионистским 'законом возвращения на землю отцов'. По этому, с позволения сказать, закону любой еврей может претендовать на жилище близ священной горы Сион.
— А не еврей, родившийся и живущий близ горы Сион, — гневно воскликнул Кассиль, — обязан очистить место для новоприбывшего? Какое варварство! Ведь это же перепев антисемитской политики нацистов: они считали, что евреям нет места в третьем рейхе, в покоренных им странах — это место займут арийцы…
И сейчас, терпеливо выслушивая жалобы и стенания бежавших с 'земли обетованной' людей, я часто вспоминал гневные слова Льва Кассиля о 'второй родине'. Я еще и еще раз убеждался: все беды и горести этих людей — закономерный результат того, что они предали свою Родину.
…С некоторыми из тех, кого я встретил в Вене, мне пришлось беседовать дважды и трижды. Многие просили меня ознакомиться с их записями и, как они говорят, исповедями. Все они — каждый по-своему, каждый на памятных и подчас жестоких примерах — воочию убедились, что капиталистический уклад жизни, сдобренный теориями расового превосходства, не для них, не для их детей.
Но я покривил бы душой, утверждая, что все без исключения стали жертвами одной только лживой и разнузданной сионистской пропаганды. Нет, некоторые оказались жертвами прежде всего собственных иллюзорных представлений о капиталистическом обществе. И прежде всего те, кто мечтал 'сделать карьеру'. Мечтал о 'свободном предпринимательстве'.
Роман Кацобашвили, бывший повар 'Рицы' — одного из самых популярных ресторанов на Черноморском побережье, — обуян желанием вернуться в Грузию. Его многочисленные заявления — письменные и устные — полны грустных фактов и подробностей, сделавших для него жизнь в Израиле мучительной и бессмысленной. Склонен даже поверить и пылким словам Кацобашвили о тоске по жене, с которой он, однако, мгновенно разошелся, чтобы облегчить себе возможность уехать в Израиль. Но не может он утаить роившихся тогда в голове и подтачивавших сердце всяческих эфемерных планов. Ему мерещилось, как он, замечательный кулинар, пышущий здоровьем человек, энергичный работник, вовсю 'развернется за границей'.
А двадцатипятилетний московский музыкант Михаил Бранзбург убедил себя, что только за границей он сможет в совершенстве овладеть ударными инструментами и стать выдающимся оркестрантом. Решив оставить жену и дочурку, он шепнул уезжавшему в Израиль тромбонисту Александру Кофману: 'Устрой мне вызов от липового родственника'. Вызов незамедлительно прибыл с загадочной для Бранзбурга подписью: 'Сомполински Загава' — мужчины или женщины, мифического двоюродного брата или несуществующей троюродной сестры.
Правда, все находящиеся в Вене беженцы из 'земли обетованной' считают, что Бранзбургу повезло: он встретил бежавших из Израиля людей и, побеседовав с ними, отказался туда ехать. С трудом сдерживая раздражение, я слушал лицемерно кроткие рассуждения наглого музыканта: 'За ребенка я спокоен — в Советской стране никогда, что бы ни натворили папа или мама, девочку из детского садика не отчислят'.
Кое-кто из моих собеседников, желая проявить предельную откровенность, рассказывает мне о накапливавшихся у них 'обидах' на советское общество. Теперь с роковым для них опозданием эти 'обиды' представляются им смехотворными.
Для бывшего киевлянина Николая Фавелевича Петрова-Штейна начало 'обидам' на Советскую власть положило недостаточное внимание дирекции завода к написанным им, как он выражается, рабкоровским сигналам. Правда, сейчас Николай Фавелевич понимает, что некоторые из его сигналов дурно пахли клеветой.
Более подробно и с нескрываемым самоосуждением рассказывает о своих 'обидах' зубной врач Александр Исаевич Каганов:
— Мое падение, да, именно падение, началось с того, как я отреагировал на оскорбительную грубость управдома соседнего дома, где я прогуливался со своей собачкой. Сейчас я кажусь себе сумасшедшим! Но тогда, предварительно обработанный всякого рода слушками и радиопередачами враждебных станций, я оказался достаточно 'созревшим', чтобы отождествить грубияна управдома с… Советской властью! И когда на следующий день мне близ синагоги предложили устроить вызов в Израиль, я согласился…
Кстати, именно 'близ синагоги' встретили многие из моих собеседников услужливых людишек, предложивших им 'устроить вызов' в Израиль. Об этом рассказывали мне и бывший москвич Каганов, и бывшие рижане, кишиневцы, львовяне.
КРУШЕНИЕ ИЛЛЮЗИЙ
Кое-кто уезжал в Израиль уже с репутацией убежденного сиониста. Такие мнили себя 'борцами' и даже 'победителями', гордясь тем, что не скрывали от Советских сограждан своих враждебных взглядов и открыто распространяли сионистскую клевету на наш образ жизни. Еще по дороге в Израиль взахлеб торопились публично заявить о выпавшем на их долю счастье — отъезде из Советской страны. Для них, своих идейных единомышленников, израильские власти создавали более или менее благоприятные условиям даже досрочно выдавали им постоянные паспорта 'кавувы'.
Их в Израиле принято именовать 'идеалистами' в отличие от 'материалистов' и так называемых 'промежуточных'. 'Идеалисты' вначале даже как-то свысока смотрели на откровенно жаждавших роскошной жизни 'материалистов' и особенно 'промежуточных', намеревающихся и капитал приобрести и невинность соблюсти.
Однако и недавние 'идеалисты', причем самые отъявленные, тоже обивают пороги советского консульства в Вене. Назову, например, бывших ленинградцев — юриста Григория Соломоновича Вертлиба и его жену математика-программиста Софью Моисеевну Вайсман, помпезно встреченных в марте 1971 года
