Марийка присела на край койки, Андрей взял ее руку, негромко сказал:
— Спасибо тебе, что меня от смерти спасла... — Он хотел было приподняться, но, сморщившись от боли, откинулся на подушку и этим выручил совсем смутившуюся Марийку, которая, видно было, не знала, что ей делать, как себя держать.
— Нет, нет, вставать нельзя, — торопливо заговорила она. — Лежите, лежите. Хирург, когда оперировал, сказал, через месяц танцевать будете, а пока что надо лежать.
— С тобой бы я и сейчас потанцевал, — сказал Андрей, и когда она ответила: «Вы, конечно, шутите, Андрей Петрович», понял, что шутить-то как раз и не надо было.
— Все-таки мне хотелось бы приподняться. — Он попросил ее помочь: — Ужасно надоело лежать.
— Еще не лежали, а уж надоело, — Марийка помогла Андрею приподняться, подложила ему под спину подушку, вытерла марлей пот со лба.
— Ну вот теперь хорошо, — поблагодарив ее, заметил Андрей. — Куда это мы наконец прибыли?
Спустя всего несколько дней после прорыва через линию фронта его в сопровождении Марийки по чьему-то распоряжению вместе с другими пограничниками, переведенными в разряд выздоравливающих, отправили в глубь страны. Прибыли они накануне вечером, и он еще не знал толком, куда их завезли.
— Какой-то пригород Баку, — ответила Марийка.
— Далеко заехали... К фронту-то в другую сторону... Шумит — море?
— Каспий...
— Ну что ж, будем разбираться что к чему... А как ты?
Марийка потускнела, не ответив Андрею, уставилась неподвижным взглядом перед собой. В глазах ее появилось такое отчаяние, что Самохин обругал себя болваном за свой необдуманный вопрос. В памяти мгновенно возник рев пикирующего на эшелон самолета, пулеметная очередь, стук пуль, впивающихся в платформу, ослабевшая вдруг в его ладонях чья-то тонкая кисть, страшный, истошный крик Марийки.
— Не надо ни о чем спрашивать, Андрей Петрович, — сказала наконец Марийка и, не выдержав, разрыдалась, уткнувшись ему в плечо.
Превозмогая боль, Андрей удерживал ее рукой, не зная, что сказать, чем утешить. Да и надо ли было что-нибудь говорить, можно ли утешать в таком горе?
Выручила его вновь появившаяся в палате Серафима Ивановна:
— Эт-то что такое? Что еще за слезы! Маша! Сейчас же возьми себя в руки! Иди умойся, и чтоб больше тебя такой я не видела!
— Машенька, — удержав Марийку за руку, сказал Андрей. — Выслушай меня. В одном с нами вагоне был капитан Богданов, бывший начальник штаба нашей комендатуры...
— Никаких капитанов, никаких Богдановых! — заявила Серафима Ивановна. — Маша, сейчас же иди и приведи себя в порядок. Капитана Богданова положили в другое отделение, — обращаясь к Самохину, продолжала она. — Ему стало хуже, начальник госпиталя не разрешает с ним говорить.
Обняв Марийку за плечи, она вышла вместе с нею из палаты.
С полчаса Самохин оставался один, раздумывая обо всем, что с ним произошло за последнее время. Ранение — рубеж. Все, что было до того, как он вскочил на обломок кирпичной стены у взорванной водокачки и попал под огонь пулемета, все это осталось позади. Новое еще не начиналось. Но он жив. Он должен, обязан поправиться как можно скорей и снова вернуться на фронт, а сейчас он должен немедленно начать розыски своих близких.
Морщась от боли, Андрей повернулся в сторону двери, негромко позвал:
— Марийка! Серафима Ивановна!
В палату вошла Марийка с покрасневшими от слез глазами. В руках ее Андрей с радостью увидел свою полевую сумку.
— Раненым не разрешают давать их вещи, но вы возьмите, что вам нужно, а сумку я опять уберу, — словно предупреждая его возможные вопросы, сказала Марийка.
Приподнявшись на койке, Андрей открыл сумку, убедился, что там все на месте, а главное — общая тетрадь, из которой можно вырывать листки для писем, с благодарностью посмотрел на Марийку:
— Машенька, я тебе очень верю, скажи мне, что случилось с капитаном Богдановым?
Марийка отвела взгляд, снова посмотрела на Андрея:
— Ему стало хуже, Андрей Петрович. Серафима Ивановна вам правду сказала.
Марийка вышла. Приподнявшись на койке, Андрей открыл сумку, положил поверх одеяла десятка полтора листков, принялся писать запросы о семье по всем адресам, какие только мог придумать.
Эта работа настолько его утомила, что снова разболелась голова, стали донимать кошмары.
На соседней койке стонал Воловченко. Кто-то бредил. Всю ночь доносились торопливые шаги медсестер, врачей и санитарок, с фронта все прибывали раненые...
...Недели через полторы, едва Самохин стал подниматься с койки, он выпросил у врача костыли и первым делом отправился искать капитана Богданова. Без труда нашел его палату, едва сдерживая волнение, толкнул дверь. Бывшего начштаба комендатуры на месте не оказалось, и Самохин заковылял по залитому солнцем школьному коридору, решив найти его во дворе.
Богданова он увидел на одной из аллей пришкольного садового участка. Капитан сидел в кресле на колесах, положив ногу в белом гипсовом валенке на специальную подушку. Кресло катили по дорожке два черноголовых пионера в белых рубашках, красных галстуках — шефы госпиталя. Встреча с Самохиным Богданова не обрадовала, хотя особенно и не испугала. Андрей подождал, пока его колесница подъедет ближе, опустился на садовую скамейку, перехватил костыли в одну руку.
— Вы, ребята, идите погуляйте, мы тут поговорим... — сказал Андрей шефам.
Когда мальчики ушли, Богданов спросил:
— Хочешь говорить без свидетелей?
— Без таких свидетелей, — поправил его Самохин. — Наш разговор им слушать незачем... Странное дело, вторую неделю в госпитале и никак ни сам, ни через сестер не могу узнать от вас, где моя семья. В чем дело?
— Раньше мы были на «ты», — сказал Богданов.
Андрей отметил, что капитан и сейчас не утратил свежего вида. «Черт его знает, кожа такая, что ли? Ранение — ранением, а на щеках румянец! Счастливый характер, ничто не берет!»
— Я хотел бы услышать ответ по существу, — сказал Самохин. — Что вы знаете о моей семье?
Богданов пожал плечами:
— Ну что я знаю? Ничего не знаю. Посадили их всех в машину — кого с вещами, кого без вещей, отправили в отряд, оттуда подтвердили, что машину прибыла и без задержки была направлена дальше, на станцию. Больше я ничего не могу сказать. У нас, как и у вас, были бои, выходили из окружения.
— Ваша семья тоже была отправлена с той же машиной?
— Да. То есть нет. Это не имеет значения. Из отряда они выехали в разное время, но на одну и ту же станцию. Уверен, попали в один эшелон.
Самохин молчал. Богданов настороженно ждал вопроса, который не мог не задать Андрей. Тот решил говорить без обиняков.
— По какому праву ты пытался расстрелять Петрунина?
— Как изменника Родины.
— В чем состояла его измена?
— Вместо того чтобы выполнить поставленную перед ним задачу, Петрунин пытался дезертировать. Кроме того, высказывал критические замечания в адрес командования.
— Ну и что? — возразил Андрей. — Мне тоже, например, непонятно, как мы допустили, чтобы немцы зашли так далеко на нашу территорию.
Богданов не ответил прямо на вопрос.
— Петрунин бежал на той самой машине, которую ты ему дал, чтобы он нашел штаб отряда, — сказал он. — Отряд был под Любомлью, а я его в Криницах достал.
— Если «достал», значит, и ты в этих Криницах был?
— Нет, то есть да. А почему я должен перед тобой отчитываться? Я выполнял задание полковника.
