остановишь. Пустыню и горы, как свой мелек, знает. Только не пойдет он с вами в Кара-Кумы, ему Аббас- Кули приказал не в песках — здесь, на гулили, быть.
Яков едва сдержался, чтобы не показать старику свое раздражение.
— Что-то у тебя, яш-улы, — сказал он, — Аббас-Кули сильнее и погранвойск, и Советской власти. Почему его Хейдар боится? Почему он в пески не пойдет?
— Ай, Ёшка, — со вздохом ответил Али-ага. — Ты спросил, когда увидел меня: «Почему такой печальный, яш-улы Али-ага?» Я тебе ответил: бандиты Аббаса-Кули схватили в песках на Ташаузской дороге четырех женщин. Ай, Гюльджан, Гюльджан, внучка моя, — снова запричитал старый Али. — Зачем отпустил я тебя с Фатимой в Ташауз! Что, если эти проклятые выродки схватят мою девочку, как схватили дочку Хейдара Дурсун?..
Горестно причитая, старик закрыл глаза, раскачиваясь из стороны в сторону. В сумраке сеновала лицо его казалось темнее обычного. Пряно пахло свежим сеном. Тонкие, как лезвия ножей, лучи солнца пробивались сквозь щели в дощатых стенах. Уже чувствовалась подступавшая и сюда дневная жара. Кайманов не мешал старому Али горевать вслух, чувствуя некоторое смущение. Не трудно было додумать то, что не сказал ему старик. Угрозы Аббаса-Кули Хейдару — не шутка. Бандит взял заложников. Для острастки, вздумай Хейдар что-либо предпринять, Аббас-Кули тут же зарежет Дурсун — мать двоих детей, еще и позаботится, чтобы об этом узнало как можно больше народу. Наконец Яков прервал причитания старика.
— Не надо так горевать, яш-улы, — мягко сказал он. — Для того и пришел к тебе, чтобы посоветоваться, как лучше поймать этих бандитов, чтоб спокойно люди ходили по нашей земле и в горах, и через пески в Хиву, и Ташауз. Скажи лучше, где этого Хейдара найти? Думаю, что сумею его уговорить.
— Откуда я знаю, Ёшка? — ответил Али-ага. — Говорят, Хейдар на текинском базаре табаком торгует.
— Скажи лучше — терьяком, — поправил его Кайманов. — Терьяк раз в двадцать дороже будет.
— За руку его не держал, сказать не могу, — возразил Али-ага.
— Бо´лды, яш-улы, — сказал Яков, — если чувствуешь себя хорошо, прошу тебя, поедем со мной в город, поможешь найти Хейдара Махмуда-ага.
— Конечно, поедем, Ёшка. Как скажешь, так и поедем. Надо ехать!
— Я его только издали видел, когда он свататься к нашей Сюргуль приходил.
Али-ага с сомнением покачал головой.
— Что же, он на старости лет хочет вторую жену взять? — спросил он. — Зачем ему? Надо свою Патьму искать...
— Яш-улы, хочу у тебя еще спросить, — сказал Яков.
— Давай, Ёшка, спрашивай, — с готовностью ответил старик.
— Вспомни, дорогой, слышал ты за кордоном имя купца Клычхана? Сижу и думаю: «Почему сразу три человека с той стороны сошлись возле нашей комендатуры? Сюргуль рядом живет, Хейдар пришел. А тут и Клычхан появился? А? В тот день еще как раз Сюргуль загнала на крышу кибитки своего козла. Вот он там орал, «дождь звал». Очень много совпадений получается, яш-улы...
— Это правильно, — закивал головой Али-ага, — гейч кричит, дождь обязательно будет. Так Аббас- Кули Хейдару приказал. А тот пришел, от него Сюргуль привет передал. Боится она кровников. Аббас-Кули и Сюргуль хочет к рукам прибрать: гейч на крыше кибитки кричит, значит, всех, кто с Аббасом связан, срочно в пески зовет. А Клычхана я не знаю, Ёшка, не помню, ни от кого не слыхал. Сюргуль знаю, Хейдара знаю, Клычхана не знаю. Надо, Ёшка, смотреть, к кому будет ходить этот Хейдар. Одному на ту сторону перейти трудно, надо друзей искать. Моя голова устала, Ёшка-джан, пускай твоя думает. Она у тебя молодая, а я уже не могу...
— Прости, яш-улы, утомил я тебя, — согласился Кайманов. — Но позволь мне тебя еще спросить...
Кайманова немало занимал вопрос, откуда все так хорошо знает старик Али-ага?
— Вот я слушаю тебя и думаю, — продолжал Яков. — Живет себе Али-ага на Даугане, никуда не ходит, нигде не бывает, копает свой огород, поливает мелек, сидит у кибитки, на солнышке греется. Откуда так все хорошо знаешь? Что ты: святой или сам аллах? Или у тебя такое радио есть?
— Радио, Ёшка, радио, — усмехнувшись, подтвердил Али-ага. — Ладно, Ёшка, скажу, — согласился старик. — Про Аббаса-Кули и Хейдара мне Ичан Гюньдогды рассказал, наш огонь чопан. Приходил к нему Хейдар. Советовался. Вместе они в шахтах в Воркуте были. Ичан к тебе хотел прийти. Не мог: с отарой один оставался. Рамазан Барат-оглы — чолок его — где-то больше суток пропадал. Наверное, девушку присмотрел, немножко гулять пошел.
— А что ж Ичан сейчас ни ко мне, ни к начальнику заставы не пришел?
— Пришел, Ёшка, пришел. Здесь он. Балакеши за ним сына с заводным конем посылал. Ичан скакал на Дауган, чуть коня не запалил... Сидит в моей хонье, ждет, когда позовешь.
— Так зови его скорей! Он-то мне и нужен! — воскликнул Кайманов.
Шаркая чарыками, старик открыл дверь, ведущую с сеновала в пристройку, пропустил вперед Якова, проводил в свою комнату.
Навстречу им с кошмы (на которой лежал всего один небольшой коврик и несколько подушек) вскочил сухощавый, очень подвижный человек с быстрыми пытливыми глазами, порывистыми движениями. «И правда, Ичан — огонь чопан», — подумал Яков.
— Салям алейкум, — сдержанно поздоровался Кайманов, изучающе рассматривая Ичана. Где-то он его видел, от кого-то о нем слышал.
— Здравия желаю, товарищ старший лейтенант! — неожиданно, вытянув руки по швам, на чистом русском языке приветствовал его Ичан.
— Вон как ты умеешь, прямо по-военному, — не без удивления заметил Яков. — Ну, здравствуй, здравствуй, Ичан, не знаю, какое у тебя воинское звание.
— Техник-интендант второго ранга! — отрапортовал Ичан. — Был переводчиком комендатуры, пока Шапошников в Воркуту не загнал.
Кайманов согнал с лица улыбку.
— Слушаю тебя, товарищ техник-интендант второго ранга Ичан Гюньдогды, — сказал он.
— Недолго я техником-интендантом был, всего два года, — с горечью сказал Ичан. — Всю жизнь, с самого детства, чопан!
— Слушаю тебя...
— Товарищ старший лейтенант, я с двенадцати лет овец пасу, — горячо начал Ичан. — У бая Хан- Мамеда пас, у молокан пас, у бая Довлет Мурад Саппара землю пахал. Однажды недалеко от границы овечек пас, видел, как с Иран территории шли два контрабандиста. Пришли, спросили у меня: «Солдаты есть?» — «Нет», — говорю. Они с оружием были, забрали мои чарыки, чтоб никуда не ушел — зима. Только скрылись — я на заставу бегом. Двенадцать километров босиком по снегу бежал. Замкоменданта латыш Ретцер сказал: «Ты наш пограничник, Ичан, давай смотри в окно, ты этого кочахчи на границе видел? Я опознал. Баба Карли Ноурзали, говорю, чарыки он у меня забрал. Взяли его. Ретцер потом говорит: «Ай, Ичан, давай дди к нам служить, звание дадим, форму дадим, наган дадим». Доктор Тумасов здоровье проверял. «Здоров», — говорит. Звание дали, обмундирование дали, наган дали. Два года работал, как огонь, все делал. На участке Тутлы-Тепе с тремя солдатами банду Кул-Кара Байдал-бая разбил. В тридцать первом, в тридцать втором году в Кара-Кумах Джунаид-Хана ловил. Сеид Мурад-бая ликвидировал, Мамед- Нияза поймал...
Ичан говорил быстро, и Яков едва улучил минуту, чтобы его прервать.
— Погоди, Ичан Гюньдогды, — сказал он, — что ты мне, как на партсобрании, биографию рассказываешь? Я ведь тебя еще ни о чем не спросил.
— Товарищ старший лейтенант, — перебил его Ичан. — Я честно служил. Это на меня за Джунаид- Хана, за бандита Баба Карли Ноурзали бай Мухамет Хан-Довлет клевету написал. Пока разбирались, три года в Воркуте уголь копал. Вызывают, говорят: «Давай, Ичан, поезжай домой, ты не виноват, немножко мы, говорят, ошиблись». Я, товарищ старший лейтенант...
— Да погоди ты, — рассмеялся Кайманов. — Я-то тебя ни в чем не обвиняю! Зачем оправдываешься? Расскажи лучше, как к тебе Хейдар приходил, о чем говорил, что он собирается делать?
