— Ну, не хочешь в клубе с трибуны, пусть соберутся в холодочке возле клуба, — согласился Артамонов. — Комендант, подскажешь старшине, он знает, как сделать...
Ястребилов только головой покачал. Вслух сказал:
— Есть! Будет сделано, товарищ полковник!..
Спустя полчаса, едва умывшись и поужинав, полковник Артамонов, старший политрук Самохин и капитан Ястребилов подходили к помещению клуба, с теневой стороны которого, под развесистой шелковицей, оставившей чернильно-синие следы зрелых ягод на деревянном столе и скамьях, уже собрались все свободные от нарядов пограничники комендатуры.
Сейчас Андрей должен будет выступить, как сказал полковник Артамонов, перед «личным составом». Но какой всегда разный и многоликий этот личный состав...
Самохин весь подобрался, ощущая внутренний холодок.
По многим признакам он сразу определил, что здесь собрались почти все вчерашние «гражданские» люди, и очень молодые, и пожилые — в неподогнанном как следует обмундировании, остриженные под машинку с просвечивающей сквозь короткие волосы кожей головы, особенно светлой по сравнению с загорелыми лицами.
Чисто выстиранное, но бывшее в употреблении хлопчатобумажное обмундирование, называемое на военном лексиконе БУ, было еще не главным, что подтверждало впечатление Андрея. Главным было то, что каждый, присутствуя здесь, все еще оставался в мыслях с семьей, с друзьями, тем кругом отношений, который называется гражданкой. Старую жизнь пришлось оторвать от сердца, она осталась лишь в воспоминаниях. Новая, необычная и тревожная, пока что только осваивалась. Именно он, замполит Самохин, может быть, больше, чем остальные начальники, должен был помочь каждому из этих людей освоить эту новую жизнь, сделать ее наполненной смыслом и значением.
Андрея рассматривали, он это видел. Разные лица, разное выражение глаз. У одних взгляд открытый, ожидающий, у других недоверчивый, острый. Для них он — фронтовик, старший политрук, замполит комендатуры. Им нет дела до того, что он, едва приехав, собирается подать рапорт об отправке на фронт. Самохин должен будет сейчас ответить, почему наши части до сих пор не отбросили врага за линию границы. Почему, наконец, сам он — фронтовик, имеющий уже достаточный опыт боев, оказался так далеко от действующей армии, назначен замполитом Дауганской комендатуры?
Присутствие полковника Артамонова, пожелавшего тоже послушать беседу, лишь добавляло ответственности. Андрей понимал, что уже самим появлением перед бойцами он сразу же начинает здесь свою службу: так все задумал и подготовил начальник отряда. Но все равно и эти красноармейцы, которые, едва познакомившись с ним, будут вскоре прощаться, не осудят его, узнав, что уедет от них он не куда- нибудь, а на фронт.
— Товарищи пограничники, — негромко сказал полковник, — в трудное для Родины время наше командование считает необходимым посылать опытных и заслуженных офицеров-фронтовиков, а также лучших солдат, призванных защищать Родину, именно к нам, на самую южную среднеазиатскую границу. Это значит, что нашему направлению придается также первостепенное значение. Недалек тот день, когда мы сможем на деле доказать, на что мы способны, и каждый из вас получит возможность приумножить славу наших войск, уже проливших кровь в боях с фашистскими захватчиками. Я думаю, что выражу общее пожелание, если от вашего имени попрошу старшего политрука Самохина Андрея Петровича рассказать нам, как он воевал, каким образом ему и его товарищам удавалось побеждать в неравном бою.
Самохину долго аплодировали, будто от того, что он скажет, зависело окончание войны, полная победа над врагом.
— Война началась для меня, — сказал Андрей, — с того момента, когда мне пришлось выехать с комендатуры на заставу Береговую...
Он подробно рассказал, как его заставе удавалось выдерживать непрерывные атаки гитлеровцев, как, применив военную хитрость, защитники Береговой из блокгаузов разгромили усиленную роту немцев, как долгие дни и недели скитались по лесам, выходя из окружения, а потом штурмом взяли железнодорожную станцию и на двух эшелонах прорвались через линию фронта.
— У кого есть вопросы к старшему политруку, прошу поднимать руки.
Первым попросил слова низкорослый, широкий в кости крепыш, с надвинутым на глаза лбом.
— Рядовой Шитра! — доложил он. — У меня вопрос, товарищ старший политрук. Почему вам пришлось защищать заставу малыми силами, героизмом пограничников? А где были части Красной Армии?
— Части Красной Армии подошли двумя днями позже, и мы вместе с ними удерживали город Любомль, пока не был получен приказ об отходе для перегруппировки сил.
Андрей рассказал подробнее о долгих скитаниях разрозненных частей по лесам, о том, как ему удалось сколотить сборный отряд и организованно дать немцам бой, захватить железнодорожную станцию и выйти из окружения. Отвечая, он видел, что сейчас будет задавать вопросы не очень молодой, видимо, интеллигентный человек, с умным, вдумчивым лицом, серыми глазами, смотревшими сквозь стекла очков. Мысленно Андрей окрестил его учителем, догадываясь, что это один из тех «политиков», которые от корки до корки прочитывают газеты и, обладая отличной памятью, знают все сообщения назубок. Самохин не ошибся в своих предположениях, едва сержант заговорил.
— Сержант Гамеза, — доложил тот, видимо еще не успев привыкнуть к своему новому званию. — Объясните, пожалуйста, товарищ старший политрук, как следует оценивать пакт о ненападении, заключенный с Германией накануне войны? Мне поручили вести политзанятия на резервной заставе. Такой вопрос был задан, и я не смог на него ответить.
Гамеза вольно или невольно задал вопрос, который Самохин и сам себе задавал, хотя война ни для него, ни для кого-либо другого на западной границе не была неожиданностью. Он жил на границе и задолго до начала войны знал, что она начнется.
— Ответ на ваш вопрос содержится в выступлении товарища Сталина от третьего июля, — сказал Самохин. — Посмотрите раздел, где подробно говорится об истории советско-германского пакта. Можно пользоваться справкой Совинформбюро. Там прямо сказано, как Советскому Союзу удалось использовать советско-германский пакт в целях укрепления своей обороны.
— Я хотел бы задать вам еще один вопрос, товарищ старший политрук, который задавали мне на политзанятиях, — сказал Гамеза. — В полевом уставе тридцать девятого года есть пункт: «На всякое нападение врага Союз Советских Социалистических Республик ответит сокрушающим ударом всей мощи своих Вооруженных Сил». Как увязать требования устава с тем, что сейчас происходит на фронтах?
«А вопрос с подковыркой, — подумал Андрей. — Но если старшему политруку задают такие вопросы, то своему брату, сержанту пропагандисту, и тем более...»
— Я понимаю, о чем вы хотите спросить, — сказал Андрей, — почему мы временно отступаем? Я не могу доложить вам планы и соображения Верховного Главнокомандования, скажу только то, что сам об этом думаю. Причина, по-моему, заключается в том, что у наших солдат нет достаточного опыта ведения войны. И еще — в недостаточной по сравнению с германской армией вооруженности. У нас не было программы «пушки вместо масла». Мы делали ставку на мир даже с таким агрессором, как фашистская Германия. Но война уже началась, поэтому наш долг: в самые короткие сроки овладеть военным делом, а Родина оружие нам даст. На фронте у нас не было времени для занятий теорией, занимались больше практикой, конечно, в рамках устава...
Смех и гул одобрения послышались в ответ. Сержант Гамеза казался вполне удовлетворенным объяснением. Андрей знал, что только настоящая, а не наигранная искренность может вызвать доверие людей. Сказал он то, что думал, и это, кажется, оценили слушатели.
Неподалеку поднялась еще одна рука.
— Рядовой Самосюк, — вскочил как на пружинах длинный и жилистый солдат с подвижной шеей, казалось, она вертелась во все стороны, как у голошеего петуха.
— Объясните, пожалуйста, товарищ старший политрук, — сказал он, — я с первого дня записывал по сводкам Совинформбюро, сколько немцы потеряли живой силы и техники. Когда сложил все вместе, то получилось очень много! Откуда у них берутся силы?
— Наступающая сторона всегда несет больше потерь в живой силе и технике, — ответил Самохин. — На заставе Береговой нас было несколько десятков человек, а только трупов гитлеровских солдат после боя
