Так же, как и тогда, видна была через окно террасы керосиновая лампа, бросавшая круг света на белую салфетку, которой был накрыт небольшой стол. У входа в комнату поблескивал умывальник, белел в светлом сумраке ночи эмалированный таз. Так же кто-то тихо шуршал в сухой траве, у дувала, да из аула доносился цокот копыт, петушиное пение, негромкие голоса. Все было таким же, как тогда, всего две недели назад, но как много за это время произошло событий, как далеко ушло то время, когда он впервые ступил на эту землю!
Андрей прилег поверх одеяла, вытянул усталые ноги, положил их на табуретку и незаметно для себя уснул.
Разбудил его негромкий стук в дверь. Пока Самохин приводил себя в порядок, стук повторился. Вошел Оразгельдыев.
Взглянув на него, Андрей понял: пришел не с открытой душой. Взгляд направлен куда-то в сторону. Пробормотав нечленораздельно: «Товарищ старший политрук, красноармеец Оразгельдыев по вашему приказанию прибыл», он молча, с тоскливым ожиданием беды уставился глазами в пол.
Андрей протянул руку, здороваясь, ощутил ладонью горячую влажную ладонь Оразгельдыева, предложил сесть.
— Ну как, сможем мы без переводчика обойтись? — спросил он. — Сулейманов дежурит, Вареня´ болен.
Быстрая ухмылка пробежала по лицу Оразгельдыева, уступив место прежнему выражению тоски.
«Действительно замордовали парня», — подумал Самохин. Тем не менее удивился: чему это мог ухмыляться его гость.
— Мне сказали, что вы хорошо ухаживаете за моим конем Шайтаном, — прибегая к русским и туркменским словам, сказал Самохин. — За это от лица службы объявляю вам благодарность.
Оразгельдыев понял, метнул удивленный взгляд на Самохина, неловко встал.
— Вы, конечно, знаете, что вас назначили моим коноводом, — продолжал Самохин. — Конь должен быть готов под седловку в любое время дня и ночи.
Оразгельдыев и это понял, снова недоверчиво глянул на Андрея, кивнул, по-прежнему глядя в пол.
Самохин некоторое время молча изучал его лицо. Невысокий бугристый лоб, слегка выдающиеся скулы, тонкий нос. Лицо как лицо. С другим выражением оно было бы приветливым и приятным. Под взглядом замполита Оразгельдыев взмок, словно под среднеазиатским солнцем. Быстрым движением он вытащил из кармана скомканный носовой платок, вытер лоб, перевел дыхание.
— Мне сказали, что вы хорошо охотились. Кто вас научил так стрелять? — спросил Самохин.
Оразгельдыев насторожился, на всякий случай ответил: «Не понимаю», отвернувшись, стал смотреть в сторону двери.
Андрей повторил свой вопрос, сделал вид, что целится, сказал, что красноармейцы с уважением оценили способности охотника.
С прежним недоверием следил за его речью новобранец. Объяснить это было нетрудно: оба знали, что старший политрук Самохин красноармейца Оразгельдыева ни в какие Кара-Кумы не посылал, никакого задания — искать банду Аббаса-Кули ему не давал. Все, что говорил сейчас замполит, Оразгельдыев воспринимал, как предисловие, тоскливо дожидаясь, когда начнется главный разговор. Какая-то мысль мелькнула у него в глазах, Андрей заметил на мгновение появившееся выражение хитрости, сказал, стараясь точно передать смысл своих слов:
— Когда я узнал, что вы хорошо стреляете, я решил рекомендовать вас в формирующуюся при комендатуре группу снайперов.
Самохин мог поручиться, что Оразгельдыев все понял: сидел он, словно окаменев.
— Само собой понятно, что в группу снайперов командование рекомендует лучших пограничников, — продолжал он. — За вас поручился я лично. Надеюсь, не подведете. Ну а если считаете, что это вам не под силу, не поздно отказаться...
Оразгельдыев не ответил. Внезапно сморщившись, как от сильной боли, он схватился обеими руками за живот, согнулся, чуть ли не касаясь грудью колен, принялся громко вскрикивать и стонать.
— Что такое? Что случилось? — обеспокоенно спросил Самохин, не сомневаясь, что перед ним разыгрывается спектакль.
— Ай курсак! Ай болит! Ав-ва-ва-ва-ва!..
Андрей снял трубку, вызвал санчасть.
— Что делать, если заболели так внезапно, идите, лечитесь. Разговор закончим, когда поправитесь.
Пришел с заспанным, недовольным лицом санинструктор, по фамилии Скуратович, доложил Самохину о прибытии, окинул подозрительным взглядом «больного», увел его в изолятор.
Самохин разделся, лег в постель, обдумывая, как заставить разговориться Оразгельдыева. Кто его так напугал? Кто держит за горло так, что парень и жизни не рад? «А отец воюет... Думает, сын достойный растет. А сына враги сетями оплели. Кто они, эти враги?»
Самохин позвонил в санчасть, справился, как себя чувствует больной. Ответил санинструктор Скуратович:
— Товарищ старший политрук! По-моему, этот Оразгельдыев — симулянт, нарочно надувает живот, криком кричит, а живот-то мягкий, язык не обложен, температура нормальная. Гнать его из санчасти или военврача подождать?
— Ну как же вы так, товарищ Скуратович, сразу и гнать, — строго сказал Самохин, — а вдруг что инфекционное... да просто аппендицит? Заворот кишок? Когда военврач Байрамов вернется?
— Должен быть к утру. Его вызывали в управление в Ашхабад.
— Дайте пока больному что-нибудь успокаивающее, а утром с Махмудом Байрамовичем и решите, как поступить...
Санинструктор сказал привычное «Слушаюсь», положил трубку. А Самохин, так ничего определенного не придумав, чувствуя усталость и недомогание, только перед рассветом забылся коротким, тяжелым сном.
ГЛАВА 2. ЧРЕЗВЫЧАЙНЫЕ ПРОИСШЕСТВИЯ
Проснулся он от громкого голоса капитана Ястребилова, который, стоя неподалеку от раскрытого окна, отдавал распоряжения, видимо, начпроду. Придерживая больную руку, Андрей поднялся с постели, увидел двор комендатуры, недалеко от окна, перед капитаном Ястребиловым, стройного и подтянутого снабженца, интенданта третьего ранга.
— Ты вот что, Гречиха, слушай и записывай, а то забудешь, — внушал Ястребилов. — Девчата боевые, едут Родину защищать, проводить мы их должны по-пограничному. Так что старайся. Чтоб через час доставил мне два ящика мандаринов. Нет, четыре... Надо их как следует угостить. Четыре ящика апельсинов, пять ящиков яблок...
— Товарищ капитан, — наконец улучил момент Гречиха, — яблок у нас нет. Апельсины с мандаринами тоже ведь придется подчистую выкладывать.
— Как нет? Друзья туркмены эвон сколько натащили! А если нет, найди! На то ты и есть мой зам по снабжению. Понимаешь, что люди на фронт едут, может быть, в последний раз настоящих фруктов поедят. Лично проверь, чтобы завскладом все положил, и сам доставь сюда...
— А кто мне эти мандарины списывать будет? Я-то их оприходовал, — напрямик спросил Гречиха, крайне недовольный заданием коменданта.
— Так уж сразу и списывать. Сначала привези, а потом будешь списывать. Начальник тыла спишет.
Гречиха хотел было еще что-то сказать, но Ястребилов повернул его за плечи и, дружески подталкивая в спину, напутствовал:
