мороке.
А я остаюсь в приёмном.
Серж никуда не уходит, потому что опытные анестезиологи жопой чуют ситуацию. Пока я со «Скорой» политесы разводила, он уже анестезистку с чемоданом вызвал.
Амбре тётка издает немыслимое. Акушерам-гинекологам это обычно до одного места. Они к кислятине разной степени гнильцы привыкшие. Но тут – что-то невообразимое. И не из района дислокации «цветка лотоса», а от всего тела. Даже наши с Сержем бесчувственные носики рефлекторно скривились. А санитарка уже допрашивает:
– Когда мылась последний раз, женщина?!
– Неделю тому баньку топили… – отвечает та и смотрит на нас, как Алёнушка на Змея Горыныча.
Мне неудобно стало. Я так извиняющимся тоном говорю:
– Раздвиньте, пожалуйста, ноги, мне надо посмотреть, что там.
Она глазами клыпает, прям как будто сказать хочет: «Не надо!»
– Надо, Вася, надо! – говорю строго и убедительно.
Она ноги раздвинула, и меня прям ударило волной убойной мысли: «Преждевременная отслойка плаценты». Кричу акушерке:
– Стетоскоп! – А тётку спрашиваю: – Какой срок?
– Какой срок? – испуганно вторит мне она. – Никакого срока нет! Не сидевшие мы и в президенты не выдвигались! Никакого срока на мне нет, боярыня доктор!
– Не ври! – злобствую. – Есть на тебе срок, и немалый! То есть – в тебе! Зачем доктору врёшь?!
– Вот те крест…
– Какой, говорю, на хрен, крест, если я сердцебиение слышу?!
Зажмурив нос и заглотив глаза поглубже в череп, чтобы не разъело, я приникла ухом к деревянной трубке, прижатой к необъятному тёткиному пузу. Пошарила туда-сюда. Нашла. Слева, внизу, ритмичное, слегка приглушённое, порядка 140 ударов в минуту. Пока не особо страдает, но времени уже нет.
– Разворачиваем операционную, – говорю Серёге. – Преждевременная отслойка. Бережно её, как фарфоровую статуёвину, на каталке – в оперблок. Пойдём, брат, покурим перед стартом. Вдруг не доведётся? На финише…
А тётка заполошно голосит:
– Какая операционная?! Не хочу операционную! У меня всю картошку украдут!
– Серж, – говорю измученно, – сделай уже что-нибудь, сил никаких моих терпеть не осталось!
Он тетке лёгкого нейролептанальгезическо-наркотического коктейля и вколол. Можно подумать, я для неё просила!
Она не успокоилась, но тему причитаний поменяла. Начала повторять мантру: – Резать будете – не снимайте носки! Резать будете – не снимайте носки! Резатьбудетенеснимайтеноски!!!
– Женщина! – говорю ей. – Вы не переживайте! Вы сейчас «баю-бай» будете делать, а через два часа мы вас разбудим, и будете как новенькая. Но с ребёночком. Вы кого хотите?
– Ни…
– Ну, коза, где семеро, там и восьмой! – сказал Сергей Алексеевич, и мы отправились на крылечко на пару минут. Где Серёга весьма глубокомысленно, что для него не было характерным, затянулся и задумчиво изрёк: – Она о своих носках говорила? Ну да. Не о наших же… А вдруг у неё там деньги. К примеру, много. К примеру, внешний долг Либерии у неё в носках. А мы, Танька, снимем носки и разбогатеем.
– Нет, Серж. Никогда мы с тобою не разбогатеем. Потому что полные мы поцы, не смотри что врачи хорошие. Дадут – спасибо. А не дадут – мы на свою зарплату в двести убогих единиц и будем вламывать, как потомки папы Карло. Ты вот можешь, как Александр Николаевич: пока толпу родни не запугает – не успокоится? Или как Боня: пока бабки не принесут – не выписывать? И я не могу. Потому что они – молодцы, а мы – добросовестные поцы. Вот мы с тобой сегодня уже трижды отстояли, а что заработали, помимо потраченной тобою собственной упаковки миорелаксантов? Правильно. «Поцы. Татьяна и Сергей. Групповой портрет в припоцанном интерьере операционной. Акварель на слезах неизвестного художника». Так что и не надейся, брат, на её носки. Мешок картошки, может, тёткина родня нам потом и завезёт. Если у неё родня есть. И картошку ещё не сперли. К тому же вот скажи честно, Серёжка, были бы у неё в носках деньги, ты бы взял? То-то же! Так что давай, докуривай свою припоцанную сигарету, и пошли арбайтен.
Серж насупился и сказал:
– Надоело быть поцем! Будут деньги в носках – возьму! И поделим на всю бригаду.
– Нет, Серж, не возьмёшь!
– Возьму!
– Не возьмёшь!
– Возьму!
– Ну, хорошо! Возьмёшь. Всё, что есть в носках, – твоё! И сами носки. Я ей свои подарю на долгую память. Только не нервничай. Всё будет хорошо. Сейчас закисью подышишь – тебя и попустит.
Помылась я. Поле операционное с ассистентом накрыла. Ручонки тётке санитарка бинтиком примотала к столу и пошла снимать носки. А Серж как завопит:
– Свет! – Не в смысле «Да будет свет!», а в том смысле, что лампу операционную анестезиолог поправляет, если что. Потому что хирург уже – ни-ни. Стерильный весь уже, как скальпель после ЦСО.[23] Лампу Серж подёргал туда-сюда-обратно и нырк – под приставной столик операционной медсестры с ножной стороны операционного стола. Медсестра как захихикает: «Вы чего, Сергей Алексеевич?! Мы же в операционной! Отложим до ужина!» Ха! Плевать Серж хотел на все либидо мира. Его уже на тёткиных носках заклинило похлеще самой тётки. Бывает. Работа тяжёлая. Нервная.
Все замерли на секунду… А через означенный временной интервал раздался истошный Серёгин вой: «Бахииииилыыыыыы!»
И на заскорузлые, покрытые вековой пылью деревенских дорог, с длинными, чёрными, давно не подпиленными рашпилем когтями тёткины лапы санитарка быстро натянула бахилы. Как это и предписано протоколом.
И всё бы ничего, если бы в атмосфере операционной долго ещё не витал запах этой простой русской женщины. Вернее – её ног.
Сергей быстро пришёл в себя. Разбогатеть он не разбогател, хотя этот запах можно было положить в банк. Правда, ещё долгое время у него начинался приступ нервного хохота, когда кто-нибудь произносил вслух слово «носки».
Да. Тётку мы родоразрешили путём операции кесарева сечения. Матку ей удалили. По показаниям, естественно, а не для того, чтобы ещё какие добрые люди не мучились. Для этого достаточно только трубы перевязать. А лучше – пересечь.
Придя в себя и немного очухавшись, она уверяла меня, что о беременности знать не знала. Думала… Что?.. Правильно. Климакс. Шевеления? Ой, господи, доктор! Ну черешни наелась или свёклы с капустой – вот «кишки и дрыгаются». Пузо начало расти? Ой, доктор, обижаете. Я в ЦРБ [24] пошла. Доктор посмотрел и сказал: «Асцит!» Я и успокоилась. А тут картошка. В город. На рынок. Продавать. Я мешок сгрузила, а из меня кровища-то и хлынула. Я испугалась – добрые люди «Скорую» вызвали. А за ноги уж простите! Я ж не знала, что в больницу попаду, – не помыла…
А вы говорите, Зощенко… А вы говорите – пятнадцать лет.
Да. Ребёнка она забрала. Мальчик. Назвала, как доктор прописал, – Асцит. Шучу. Как-то, конечно, назвала. Наверное, Вася. А жаль. Как бы по-древнеримски это звучало: «Асцит Иванов».
P.S. Нам с Серёгой даже по мешку картошки досталось.
Предновогоднее
Давным-давно, ещё в прошлом тысячелетии, но уже в самом что ни на есть его конце, курили мы с анестезиологом на ступеньках приёмного.
Время – около одиннадцати p.m. Поговаривают – как новое тысячелетие встретишь, так его и проведёшь. А у нас в родзале трое, и все достаточно проблемные. В ОРИТ[25] у него тоже пара дам есть. Пьём пятидесятую дозу кофе в ожидании призывных
