Петровича поведала ей не новоявленная неблагожелательная родственница, а её, свекрови, свекровь – бабушка Михаила, посетившая чету с дружеским визитом сразу по их возвращении из свадебного путешествия. Старая деревенская леди, страстно ненавидевшая невестку до сих пор и потому априори любившая всех, кто ненавидим невесткой.
– Ну наконец-то кто-то этой суке покажет! – завершила бабуля – божий одуванчик свой сюжет.
– Простите, но я не знаю, что ей показывать, – смутилась Женька, впервые услыхав эту историю о ненависти бабушки мужа к матери мужа. Последняя, к слову, отвечала пылкой взаимностью.
– Так ты что, не беременная? – разочарованно протянула старушенция.
– Нет, простите, – извинилась Женя.
– А какого же чёрта лысого вы свадьбу сыграли? – искренне удивилась та.
Женька не нашлась, что ответить.
А чуть позже – три, пять и, наконец, девять месяцев супружества спустя – тот же вопрос задала Женьке Мишина мать:
– Так ты что, не беременная?
– Нет, простите, – снова извинилась Женя. И быстро добавила, моргая голубыми глазищами: – Но своим подругам вы можете сказать, что у меня был выкидыш.
Свекровь не нашлась, что ответить.
Наташа же как-то сразу стала личным денщиком заведующего кафедрой, и поначалу это «привилегированное» положение её устраивало. Когда она опомнилась – было уже поздно. К хорошей прислуге «баре» быстро привыкают и «вольную» дают крайне редко. Зато ей дали очень модную тему и помогли быстро защититься, но на этом всё. Ни в родзал, ни в оперблок хода Наташке не было. По большому счёту, особого хода туда не было и профессору. Последний был фигурой дутой. Скорее «общественно- политической», нежели научно-практической. Он с удовольствием принимал участие во всех подряд съездах и конференциях за государственный и спонсорский счёт. К слову, Наташа всегда сопровождала его в качестве спичрайтера, горничной и секретаря, но уже за личный. Вернее – за мамин. Мама её была заведующей модной женской консультацией и безумно любила свою единственную дочь, пытаясь облегчить ей путь. Что будет с крайне великовозрастной девицей, когда мамина дорога окончится, она не задумывалась. Вернее, задумывалась, но ненадолго. Так, поохать: «Что же ты будешь делать без меня, горемыка?!»
Наташка с мамой ругались вкусно. Громогласно пополняли реестр взаимных обид новыми, не забывая тщательно протереть пыль со старых. Затем так же бурно мирились, умащивая друг друга горючими слезами раскаяния. Чтобы вскоре всё повторилось вновь. С недавнего времени к этим шоу присоединилась и пятилетняя дочь и внучка, интуитивно осознав необходимость овладения ремеслом шантажа в искусстве любви.
С отцом очаровательной Юлии Наташка познакомилась на какой-то общей для акушеров-гинекологов и педиатров конференции. Долговязый симпатичный Коля производил такое благоприятное впечатление, что… Ах, эти ясные серые глаза! Ох, эти пшеничные есенинские кудри. Он был по-мужски галантен и по- детски открыт. Он пригласил пышку Наташу танцевать на банкете, и она влюбилась с первого па. К тому же он уже был кандидатом наук и работал на кафедре детских болезней, где, по его собственным, таким убедительным словам, уже имел немалый вес и буквально весной пройдёт по конкурсу на должность доцента. А там и звание не за горами. В прошлом у него была несчастная любовь – коварная жена- изменщица и малолетний отпрыск. С которым эта жалкая и ничтожная алчная предательница не разрешает теперь видеться. Наташа была добра, сентиментальна, доверчива и… девственна в самом прямом смысле этого слова. Ну, как-то времени не было. То учёба, то работа. Кафедра. Воспитана слишком благопристойно, поцелуя без любви научена не давать. Вот никто и не обращал внимания на полную – в том числе всяческих достоинств – Наталью.
– Ну и козла ты подцепила! – резюмировала Женька при знакомстве с будущим мужем подруги.
– Как ты можешь?! Как ты смеешь?! – Наташка задохнулась от праведного гнева.
– Да у него же на лбу ярко-малиновым маркером написано: «Бабник. Стяжатель. Жлоб. Протекционист. Ищу квартиру, прописку и прислугу. Даром».
– Не смей так говорить о моём Коленьке!
– Ох, первая любовь должна стучать членом по лбу куда как раньше двадцати семи. Ладно. Хоть с девственностью развяжешь. Хотя оно того не стоит. Навоешься ты вдоволь на своего Николеньку.
«Коленька» ответил Женьке горячей взаимной неприязнью. Что не помешало ему пристать к ней на своей собственной свадьбе.
– В туалетах не даю! – прошипела Женька. – Снимай люкс с шампанским в гостинице. А икру я люблю чёрную.
– Тоже мне, королева нашлась! Да вас тут таких!.. – визгливо обиделся пьяный Коленька, расстегнувший было ширинку прямо в дамской комнате, и обвёл белой рученькой немногочисленных девиц, прихорашивавшихся у зеркала.
Молодожёны отбыли на Кипр. Откуда Наталья вернулась в крайне расстроенных чувствах:
– Представляешь? Он ещё в самолёте отобрал у меня все подарочные деньги и даже те, что мама мне дала на всякий случай. Руку выкрутил и сквозь зубы прошипел: «Отдавай немедленно, всё равно на фигню потратишь!»
– Мне надо это как-то комментировать? – спросила Женька, и на некоторое время их отношения с Наташкой дали трещину. Ненадолго – всего на полгода. Этого хватило, чтобы – ладно Наташка, но тётя Лида?! – прописали Коленьку в Наташкиной квартире, купленной матерью через месяц после свадьбы, оформили генеральную доверенность на его имя на машину, подаренную Наташкиным отцом. Одели с иголочки. Обули от лучших зарубежных производителей и вскормили наилучшими натуральными продуктами, доступными за деньги.
Выяснилось – мир не без добрых людей, а медицинский вообще тесен, – что история об «изменщице» и «предательнице», шантажирующей Коленьку плодом чресел его, не совсем выдумка. Напротив – полная и абсолютная правда. Только рассказанная Николаем наоборот. Первая Коленькина жена вламывала как лошадь и на себя, и на него, и на няньку для дитяти. Он же «писал диссертацию» лёжа на диване, раз в неделю вставая, чтобы посетить кафедральное совещание. «Хоть в одном мы с ним были абсолютно похожи – он такой же врач, как и я. То есть – никакой», – грустно смеялась позже Наташка. А что касается шантажа – он тоже имел место. И Наташке вскоре пришлось убедиться в этом на своей собственной шкуре.
– Представляешь, он мне сказал: «Хочешь, чтобы Юлька с тобой к морю слетала отдохнуть? Скажи своей мамочке, что моя подпись на нотариальной доверенности стоит тысячу долларов».
– Тысячу с тебя, тысячу – с предыдущей. Хм… Если когда-нибудь буду рожать, никого в графу «Отец» не запишу. Экономить буду.
Но это всё цветочки по сравнению с тем, что он продал Наташкину машину ещё до развода, а судиться за часть квартиры начал сразу после – как раз на шестом месяце Наташкиной беременности. Быстренько нашёл себе другую дурочку, попотчевал её сказками уже о двух сволочах и… женился, пообещав вскорости объединить её комнатушку, доставшуюся в наследство от бабушки, со своими квадратными метрами, отсуженными у предыдущей жены. Апартаменты, естественно, будут куплены на его имя. Чтобы очередной наследник мог гордиться отцом.
– Иногда мне кажется, что все бабы – дуры. И каждый член им кажется последним во Вселенной. – Наташка тяжело вздохнула. – Я попросила его подписать отказ от отцовства.
– Я даже боюсь спрашивать, сколько он за это потребовал.
– Пятьдесят тысяч долларов. У меня таких денег нет. И никогда не будет. А отчим и мама – старые и больные. Ей уже намекают, мол, пора бы и пенсионную честь знать. Пока вежливо. А не сегодня завтра торжественно попрут. Им хоть что-то накопить надо на старости лет. Я их не прокормлю. У отца после эпизода с машиной и спрашивать боюсь. Он как только узнал, что я Николаю генералку написала, так и разговаривать перестал, назвав конченой дурой. «Будет совсем невмоготу – помогу. На хлеб. А масло в жопу на все свои я твоему мужу поставлять не обязан. У меня двое детей, кроме тебя». Бли-и-ин, нулёвый «Лексус» и полхаты пролюбила! – завыла почти никогда не матерившаяся Наташка.
– Слушай, а не дешевле того… Киллера дешёвенького нанять, а? – Прости, господи, меня за такое полуфантастическое предположение.
