Вчера я послал в «Пет<ербургскую> газету» рассказ*. Если 15-го мая у Вас не будет денег, то Вы можете получить гонорар из «Газеты»*, не дожидаясь конца месяца, а послав счет за 2 рассказа. Мне ужасно тяжело писать… Тем для «Нов<ого> времени» много, но такая жара, что даже письмо тяжело писать.
У меня деньги на исходе. Приходится жить альфонсом. Живя всюду на чужой счет, я начинаю походить на нижегородского шулера, который ест чужое, но сверкает апломбом.
Сию минуту хозяева мои уехали. Я обедал solo и вспоминал гончаровского Антона Ивановича*: передо мной стояли горничные, а я милостиво кушал и снисходил до беседы с Ульяшами и Анютами.
В Звереве придется ждать от 9 вечера до 5 утра. В прошлый раз я там ночевал в вагоне II класса на запасном пути. Вышел ночью из вагона за малым делом, а на дворе сущие чудеса: луна, необозримая степь с курганами и пустыня; тишина гробовая, а вагоны и рельсы резко выделяются из сумерек — кажется, мир вымер… Картина такая, что во веки веков не забудешь. Жалею, что Мишке нельзя было поехать со мной. Он ошалел бы от впечатлений.
Поклоны всем: Ма-Сте, На-Сте*, m-lles Эфрос, Семашко и т. д. Напишите, когда Иваненко выедет из Москвы*.
Письма, к<ото>рые я посылаю в Москву, принадлежат всей чеховской фамилии; боюсь, что с ними происходит та же история, что с «Новостями дня»*. Цветут вишня и жердели.[6]
Прощайте. Надеюсь, что все здоровы.
Чеховой М. П., 29 апреля 1887
265. М. П. ЧЕХОВОЙ*
29 апреля 1887 г. По пути в Рагозину Балку.
Весьма важное: уезжая на дачу, не забудьте оставить для меня мою корзину. Без корзины мне решительно не в чем будет провезти свой багаж, так как чемоданы тесны, платье мнется, замки портятся, да и к тому же один чемодан не мой. Корзина должна быть с замком и вервием. Жерличные крючки (5 шт.) мои целы, а потому новых не покупайте; возьмите только у Семашко струн.
Если купите 2–3 верши, то хорошо.
Когда Иваненко выедет из Москвы домой? Без ответа на сей вопрос я к нему не поеду*.
На обороте: Москва,
Кудринская Садовая, д. Корнеева
Марии Павловне Чеховой.
Чеховым, 30 апреля 1887
266. ЧЕХОВЫМ*
30 апреля 1887 г. Рагозина Балка.
Живу в Рагозиной Балке у Кравцова*. Маленький домишко с соломенной крышей и сараи, сделанные из плоского камня. Три комнаты с глиняными полами, кривыми потолками и с окнами, отворяющимися снизу вверх… Стены увешаны ружьями, пистолетами, шашками и нагайками. Комоды, подоконники — всё завалено патронами, инструментами для починки ружей, жестянками с порохом и мешочками с дробью. Мебель хромая и облупившаяся. Спать мне приходится на чахоточном диване, очень жестком и необитом. Сортиров, пепельниц и прочих комфортов нет за 10 верст в окружности. Чтобы вспомнить m-lle Сиру, нужно (не глядя на погоду) спускаться вниз в балку и облюбовывать куст; садиться рекомендуют не ранее, как убедившись, что под оным кустом нет гадюки или другой какой-нибудь твари.
Население: старик Кравцов, его жена, хорунжий Петр* с широкими красными лампасами, Алеха, Хахко́ (т. е. Александр), Зойка, Нинка, пастух Никита и кухарка Акулина. Собак бесчисленное множество, и все до одной злые, бешеные, не дающие проходу ни днем, ни ночью. Приходится ходить под конвоем, иначе на Руси станет одним литератором меньше. Зовут собак так: Мухтар, Волчок, Белоножка, Гапка и т. д. Самый проклятый — это Мухтар, старый пес, на роже к<ото>рого вместо шерсти висит грязная пакля. Он меня ненавидит и всякий раз, когда я выхожу из дому, с ревом бросается на меня.
Теперь о еде. Утром чай, яйца, ветчина и свиное сало. В полдень суп с гусем — жидкость, очень похожая на те помои, которые остаются после купанья толстых торговок, — жареный гусь с маринованным терном или индейка, жареная курица, молочная каша и кислое молоко. Водки и перцу не полагается. В 5 часов варят в лесу кашу из пшена и свиного сала. Вечером чай, ветчина и всё, что уцелело от обеда. Пропуск: после обеда подают кофе, приготовляемый, судя по вкусу и запаху, из сжареного кизяка.
Удовольствия: охота на дудаков, костры, поездки в Ивановку, стрельба в цель, травля собак, приготовление пороховой мякоти для бенг<альских> огней, разговоры о политике, постройка из камня башен и проч.
Главное занятие — рациональная агрономия, введенная юным хорунжим, выписавшим от Леухина на 5 р. 40 к. книг по сельскому хозяйству. Главная отрасль хозяйства — это сплошное убийство, не перестающее в течение дня ни на минуту. Убивают воробцов, ласточек, шмелей, муравьев, сорок, ворон, чтобы они не ели пчел; чтобы пчелы не портили цвета на плодовых деревьях, бьют пчел, а чтобы деревья эти не истощали почвы, вырубают деревья. И таким образом получается круговорот, хотя и оригинальный, но основанный на последних данных науки.
К одру отходим в 9 ч<асов> вечера. Сон тревожный, ибо на дворе воют Белоножки и Мухтары, а у меня под диваном неистово лает им в ответ Цетер. Будит меня стрельба: хозяева стреляют в окна из винтовок в какое-нибудь животное, наносящее вред хозяйству. Чтобы выйти ночью из дому, нужно будить хорунжего, иначе собаки изорвут в клочья, так что сон хорунжего находится в полной зависимости от количества выпитого мною накануне чая и молока.
Погода хорошая. Трава высока и цветет. Наблюдаю пчел и людей, среди к<ото>рых я чувствую себя чем-то вроде Миклухи-Маклая. Вчера ночью была очень красивая гроза.
Что у нас тут роскошно, так это горы. Местность такова:
Недалеко шахты. Завтра рано утром еду в Ивановку (23 версты) за письмами, на дрогах и в одну лошадь.
У меня геморрой и болит левая нога. Получил от Миши одно письмо от 14 апр<еля>*. От Александра писем не имею*.
Едим индюшачьи яйца. Индейки несутся в лесу на прошлогодних листьях. Кур, гусей, свиней и пр. тут не режут, а стреляют*.
Прощайте.
