и вплавь до материка добираться. А по таким, знаете ли, житейским делам, как смерть престарелых родителей, корабли не разворачивают. Да и идут они, корабли, долгонько. У меня-то вот ещё всего лишь престарелые родители. А у одного из штурманов наших сын двадцати семи лет умер. А ты – посреди Атлантики. Радиограмму получи и распишись. И свались с инфарктом в лазарет. Тоже ещё, тупые куры, такие радиограммы слать. Он что сделает, твой мужик, посреди океана-то, а? А радист – человек подневольный. Принял – обязан известить. Мужества у бабья не хватает. Запомни, Полина Романова, для женщины главное – мужество!
– Смешно.
– Чего это смешно?
– Ну вы сами послушайте, дядь Вов, что вы только что сказали: «Для женщины главное – мужество!» А для мужчины тогда что? Женственность, что ли?
– Да, действительно! И это я, человек, воспитанный на лучших образчиках изящной словесности! Но тем не менее, таковой парадокс: женское мужество – это то, на чём держится земля Русская. М-да… Надеюсь, что хотя бы только русская.
– Так что дальше-то было? – Полина попыталась вернуть на грешную землю дворника Владимира, приготовившегося уже было пуститься в плавание по безбрежью философических волн.
– В смысле?
– Получили вы радиограмму – и?
– Получил, остаканился с горя – у нас экипаж был с понятиями: капитан в лёжке, старпом не подведёт! Поплакал да и на мостик – продолжать службу. А когда вернулся из рейса, территория моя была уже падлой Нелькой ухвачена. Потому что в комнатке её, заместь Аверченок, сжитых со свету Нелей Васильевной, заместь Аверченок сбежавших и без вести пропащих, уже были прописаны Аверченки из Бердичева, Аверченки из Жмеринки, Аверченки из Винницы и ещё куча-мала прочих местечковых Аверченок. И вся эта прописная шобла требовала квадратных метров. А Владимиру Козецкому метры не требовались. Эта ж падла вообще по соседям подписи понасобирала, что я тут по полгода не живу. Да только в ЖЭКе ей сказали, что я, понимаешь, моряк и потому имею полное право на жилую площадь, даже не проживая на ней по полгода. В общем, что тут тогда творилось, лучше тебе не знать. Я даже на пятнадцать суток загремел за хулиганство. И в пароходство, разумеется, сигнализировали. Положено. Из капитанов меня попёрли. Да и из экипажа заодно. В загранку имеют право ходить только кристально чистые советские моряки. Вот так-то, подруга. Побыл сперва береговым – смех, да и только. Я, моряк дальнего плавания, поперёк борща на ложке хожу. Позор! Стал к бутылке прикладываться и… И тот печальный катаклизм, что ты сейчас наблюдаешь, есть следствие пагубной моей страсти. Так что, упреждая твои ремарки, Полина Романова, я тебе сразу скажу, что никого не виню. Даже падлу Нельку, хотя и побил я ей тогда все стёкла в своих – уже её – комнатах. Я же просто хотел выяснить, где материны платья, где отцовские награды, где…
– А она что?
– Отвечала, что не знает, и вопила: «Караул! Милиция!»
– Неужели продала?
– Как с куста!
– Но как же так можно? И вообще, почему она вошла в эти комнаты до вашего возвращения? Это же всё должно быть… ну не знаю… опечатано, что ли?
– Отца мать похоронила. И, кстати, мне ничего не сообщила – это к пассажу о мужестве. А когда мать умерла, а? Никого, кроме меня, на белом свете у матери не было. А я – далеко. Вот падла Нелька её и хоронила. Всю жизнь её ненавидела – и её же закапывала. Вот в комнаты и проникла. А что так быстро всё с квадратными метрами решилось – так Нелька тогда в горисполкоме какой-то секретаршей работала, так что…
– Да. Печальная история. Но всё-таки не повод человеческий облик терять! – не удержалась от менторства Полина. Не ей, конечно, стареющего пьяницу жизни учить.
– Всё понимаю. Всё! Кофеем не угостишь, Полина Романова?
Полина всегда щедро делилась с дворником Владимиром кофейным порошком.
– Дядь Вов, сортир-то отмывай хотя бы, когда там нагадишь. Договорились?!
– Договорились! – честно смотрел Полине в глаза дворник Владимир.
И никогда-никогда не мыл туалет…
Так! Так-так! Стипендия плюс зарплата санитарки минус проездной и еда для кота… Это если совсем не жрать, совсем не курить и совсем не пить кофе. Не покупать колгот… Кроме проездного ещё нужны стиральный порошок и хлорка для унитаза. Впрочем, и того и другого можно немножко брать в отделении. Во всяком случае, хлорку точно. Никаких Глебов – хотя если честно, то он снабдил Полину двумя блоками сигарет – это сорок пачек, если спрятать и растягивать… Никаких Коротковых и Примусов – у этих у самих мыши в холодильнике повесились. Никаких вообще мужиков – ага, вот ещё и этого Серёжу себе завела, ну и хорошо, починка сумки минус. А только учиться, учиться и ещё раз учиться, работать и копить! Жаль только, что банка кофе – последняя, эх!
Тут к Полине подошёл Тигр и настойчиво мяукнул.
– Что с тобой? Ты голоден? Только ж кормила! И молоко ещё в миске есть. Молоко – это еда, а не вода, понял?!
Но Тигр мяукнул ещё раз. И ещё раз. И медленно пошёл к шкафу, настойчиво-призывно оглядываясь на Полину.
– Ты мне хочешь что-то показать? – наконец-то догадалась она.
«Наконец-то догадалась! – мог бы подумать Тигр, если бы умел думать. Но думать он не умел, а просто знал, что его хозяйке именно сейчас потребовался этот вонючий чёрный порошок, который почему-то иные странные люди любят заливать кипятком и пить. Страшная гадость!!! Он как-то лизнул из её чашки, оставленной на столе, чуть не стошнило! – Но раз уж он ей так нужен, то он ей покажет. Как она сама не чувствует источник этой вони? Эх, люди! Как они живут-то с таким дефективным нюхом?»
Тигр подошёл к шкафу. И потыкал мордочкой в нижние ящики. Чихнул. Отошёл.
– Там что-то есть?
Тигр чихнул ещё раз.
– Чудной ты какой-то! Ну ладно, посмотрим. – Полина с силой потянула ящик на себя. Поддавался он со скрипом. Но, наконец, она победила – ящик вылетел на пол вместе со всем своим содержимым – банками, местами чуть ржавыми, – индийского растворимого кофе.
– Ого! Видно, тётка где-то по блату достала, спрятала да и забыла! Да я теперь богата! Стипендия, плюс зарплата, плюс кофе, минус всего лишь проездной и…
Какая-то беспричинная глупая радость вдруг прошибла Полину. Как будто не склад вонючего индийского растворимого кофе она нашла, а – сокровищницу магараджи. Нет, некорректное сравнение, сокровищница бы её так не обрадовала. Полина развеселилась, и они с Тигром устроили весёлую игру – обшарили все ящики и шкафа, и комода, и буфета самым тщательным образом. Оттуда вываливались обломки романтических историй, куски жизней и отголоски приключений. Тигру это было ясно, как ясен был отвратительный запах вонючего порошка. Для Полины же всё найденное было всего лишь засушенным цветочком, рассыпавшимся в прах под руками, блокнотом с выцветшими, совершенно неразборчивыми каляками-маляками и картой в винных пятнах.
Пока Полина рыскала, Тигр сидел и
Собака
У Антонины Марченко была в жизни одна-единственная страсть: собаки. Да не какие-нибудь там вообще собаки, а только и только мраморные доги. С первым своим мужем, красивым, как голливудская кинозвезда пятидесятых, садистом Романом, – она развелась не потому, что он её жестоко избивал. К слову
