Васыль не знал, как следует поступать, если ты возвращаешься домой, а дверь раскурочена и заклеена бумажной полоской с печатью. И он избрал единственно верный вариант – побежал на угол Лермонтовского и улицы Декабристов, к дяде Гиваргизу.
«Холодный сапожник» прижал к себе парнишку и молча гладил по голове. А тот вслушивался в жёсткую руку старого мастера и понимал: открывается новая страница жизни.
Потом Гиваргиз отвёл мальчика к себе, напоил чаем с бутербродами и рассказал, тщательно подбирая слова, что случилось.
Злоумышленники проникли в Святая Святых, когда отец отлучился куда-то. Они поснимали со стен и вырезали из багетных рам все, до единой, картины. И тут не ко времени вернулся хозяин дома…
…Милицию вызвала соседка, напуганная тем, что всегда наглухо запертая дверь была едва прикрыта, а хозяин не отзывается на упорные звонки. Отца нашли в прихожей. Он лежал с проломленной головой. В заключении судмедэксперта значилось: «черепно-мозговая травма, нанесённая тупым твёрдым предметом и не совместимая с жизнью».
А вскоре органами государственной опеки мальчик был отдан на попечение сводному отцову брату, дяде Альфреду. Но очень быстро Васыль убедился, что нужен дядьке, как зайцу – стоп-сигнал. И он бросился в объятия улицы, в шальной и пьянящий мир проходных дворов. Вчерашний отличник в момент ока стал записной шпаной.
Но лихая жизнь, пахнущая водкой и дешёвыми папиросами, только замораживала душу ледяным анабиозом. И тогда Васыль познакомился с «подземными сталкерами» – диггерами. С ними он радостно уходил под землю – чтоб не видеть мерзости окружающего бытия. Правда, мохнатый полуметровый паук – тоже не бог весть какое счастье, но всяко лучше, чем дядя Альфред или шайка полудебильных сверстников.
А потом из своих подземных миров он выныривал на поверхность – и постылая жизнь снова окружала своей пустотой и безжалостностью. Нарабатывая авторитет, Васыль уже начал «щипать карманы» в переполненных вагонах метро.
В тот вечер он как раз тащил лопатник у толстого лоха, когда был схвачен «на кармане» чьей-то жилистой рукой. Обернулся – и обмер. Его прожигали глаза дяди Гиваргиза. Гиваргиз молча мотнул головой – иди за мной!
Он привёл начинающего воришку домой, накормил, уложил спать. А сам поехал на другой конец города, к дяде Альфреду. О чем они говорили, Васыль так и не узнал, но с той поры поселился у старого сапожника, «решительно покончил с преступным прошлым» и вспомнил дорогу в школу.
На третий день их совместного житья-бытья Гиваргиз спросил у Васыля:
– А почему ты забросил скрипку?
– А ну ее! – махнул рукой мальчишка. – Надоела!
Это казалось невозможным, но лицо Гиваргиза потемнело ещё больше:
– Не смей так говорить, глупый юнец! Скрипка – высочайшее достижение человечества! В неё сам великий Страдивариус душу вдохнул!
– Страдивари, что ли?
– Не Страдивари, а Страдивариус. Именно – Страдивариус, в этом – глубокий смысл, запомни!
Васыль тогда не понял, в чём там смысл, но за скрипку, всё же, взялся. А дядя Гиваргиз как-то естественно превратился в папу Гиваргиза.
Папа Гиваргиз любил праздничные застолья, но ни водки, ни даже шампанского в рот не брал. Для этих случаев в буфете стояло несколько бутылок «Арзни» или «Боржоми». Он наливал минералку в тонкостенный бокал, серебряной ложечкой размешивал, пока не улетучатся последние пузырьки, и пил «За всеобщую любовь и братство».
Васыль как-то спросил:
– Папа, а почему говорят – «пьян, как сапожник»?
– Сапожник, король, – какая разница? Рождаемся одинаково и уходим – тоже. Запомни, мальчик: лучше быть королём среди сапожников, чем сапожником среди королей.
Чёрная масть, помноженная на огромный горбатый нос, делала Гиваргиза похожим на старого грача с печальными глазами, в которых поселилась, кажется, вся тысячелетняя печаль ассирийского народа. От него всегда пахло чем-то терпким и слегка горьковатым. Васыль был уверен: так пахнет какое-то очень нездешнее, очень южное дерево, что растёт на земле древнего Ашшура.
Папа Гиваргиз жил возле Никольского собора, в крохотной однокомнатной квартирке, которую ему сто лет назад помог купить в кооперативном доме его брат, дядя Моисей. Дядя Моисей был таким же иссиня- чёрным и сухощавым, как Гиваргиз, и работал техником на телефонной станции. Дома у него было драгоценное сокровище – старенький компьютер, с которым дядька постепенно обучил управляться новоявленного племянника:
– Осваивай, парень! В жизни пригодится…
Квартира Гиваргиза всегда была чиста и аккуратна, как и ее хозяин. Единственное, чем она изобиловала, это книги. Они занимали два больших стеллажа, от пола и до потолка, в комнате и три – в коридоре. А ещё теснились на антресолях, на полках и даже в платяном шкафу.
Книги были большей частью старинные. Тускло поблескивая кожаными доспехами корешков, они наступали со всех сторон, как развернутые боевые порядки воинов Ашшурнасирпала Второго.
Васыль всем сердцем полюбил эти книги, эту однокомнатную пещеру сокровищ, а главное – хозяина пещеры, папу Гиваргиза, вечно печального и доброго рыцаря сапожной щетки. Всё остальное в этой жизни он ненавидел лютой ненавистью. Ненавидел самую эту жизнь. А папа Гиваргиз был совсем из другой жизни: похоже, родная Месопотамия откомандировала его в этот северный город, чтобы не дать сгинуть непутевому парнишке – начинающему диггеру, карманнику и скрипачу.
Доска объявлений
Глава 37
НАСИЛИЕ НА ДУШУ НАСЕЛЕНИЯ
Они тряслись в трамвайном вагоне. Входящая толпа своим напором прижала к Роджеру немолодую женщину с жидким узлом волос, схваченным на макушке. Бедно одетая, битая жизнью, она, казалось, источала токи тоскливого неблагополучия. Рядовая вековечного бабьего фронта, женщина без возраста, без будущего, без надежды.
Женщина оглянулась назад, бросила на Роджера подозрительный взгляд, особенно задержавшись на ястребином носе. Отвернулась, но через минуту вновь неодобрительно скосилась через плечо.
«Чем-то я этой малохольной не угодил», – констатировал Роджер. И на следующий зырк одарил «малохольную» обаятельнейшей улыбкой.
Улыбка пирата сыграла роль спущенного курка.
– Всё ездите? – ринулась соседка в атаку.
– Ездим, – подивился Роджер. – А чего ж нам не ездить?
– Скоро доездитесь! – посулила трамвайная фурия. И остервенилась, распаляя себя: – Сволочи проклятые, христопродавцы жидовские! Знаем, какие планы вынашиваете! Армию нашу разогнать, ракеты порушить. На-ко, выкуси! – сунула костлявый кукиш Роджеру под самый его – не вполне славянский – нос.
Голос ее постепенно наливался ненавистью:
– Ничего! Недолго вам осталось землю русскую топтать, соки наши сосать!
– Ты бы заткнулась, дура! – рявкнул, выдвигаясь на первый план, Викинг. – Молчи в тряпочку, коли Бог мозгами обделил!
Вид у него был свирепый, и обличительница предпочла, действительно, «помолчать в тряпочку». Но на остановке, прежде чем покинуть вагон, бросила Платонову:
– У, сионисты пархатые! Ездют тут на нашем русском трамвае…
Минут через десять Викинг с Роджером сошли с «русского трамвая» и углубились в парковые аллеи.
– А в вас что: действительно, еврейская кровь течет? – поинтересовался профессор.
– Откуда? – отмахнулся Роджер. – Потомственный русак!
