— Стенли, — сказал Эпштейн тихо, но решительно. — Я рад слышать, что с личной жизнью у тебя все в порядке, но собирался поговорить с тобой о другом.
— Я так и понял, — спокойно ответил Мудроу. — Мне сдается, что ты не будешь просить меня об одолжении, иначе сразу угостил бы меня пивом.
— Ладно, возьми там.
— А ты?
— Опять язва. Не могу.
— Жаль, — сказал Мудроу, открывая банку. — Так в чем дело?
— Я все время думаю об этой «Американской красной армии». То есть понятно, что они хотели взорвать раввина. Это мы с тобой знаем. Мне плевать, что пишут в газетах. Я говорил с капитаном Марино из Вильямсбурга, он сказал, что грузовик был обнаружен там задолго до того, как стало известно о том, что церемония переносится. Это значит, что они, Стенли, собирались угробить человек двести. Включая мэра. Это тебе не шуточки.
Мудроу раздраженно перебил его:
— Что ты хочешь этим сказать? Ты думаешь, я знаю, где эта проклятая «Красная армия»?
— Нет, не думаю. Я только знаю, что ты детектив. И я помню, как ты сказал, что можешь найти того грека, который убил Чедвика.
— Правильно, — сказал Мудроу. — И я тебе еще кое-что скажу. Когда я нашел труп Энтадоса, я вытащил из его кармана два билета в кинотеатр «Риджвуд» на Фреш-Понд-роуд.
— Ты написал об этом в отчете? — спросил Эпштейн, изменяясь в лице.
— Нет, а какая разница?
— Риджвуд — белый район, какого черта там делал Энтадос?
Мудроу доверительно улыбнулся, выбрасывая пустую пивную банку.
— Рад видеть, что ты остаешься детективом. Значит, тебе знакомо это ощущение — тебя снимают с дела, когда ты чувствуешь, что можешь наконец найти этого ублюдка. Я был в ФБР, и мне сказали, что я козел. Я вернулся, и ты отправил меня на поиск четырнадцатилетнего подростка. Дело закрыто. Забыл?
— Ты обязан был приложить эти проклятые билеты к отчету. — Эпштейн уже орал.
— Ну, не приложил я билеты к отчету. Какая разница? Тебе достаточно было сказать слово, и я бы без звука взял идентификат в камеру к Пако, получил бы портрет грека и двух его девок и вышел бы на охоту. Но что, если грек водил Энрике в кино в Риджвуде только потому, что живет неподалеку? А территория огромная: Мэспет, Глендейл, Миддл-Виллидж, Форест-Хиллз. Даже Лонг-Айленд-Сити, а может, и Вудхейвен. Это почти миллион человек. Ты можешь дать мне пару месяцев? Или у тебя в запасе есть еще малолетка для меня?
Эпштейн присел. Сражаться с таким аргументом смысла не имело.
— Беда в том, что мы так и не знаем наверняка, связан ли этот грек с террористами. Ты два месяца потратишь на поиск, а потом окажется, что человек ни в чем не виновен, что мы достучимся до какого- нибудь простого работяги, который исчез в то же самое время, когда убили Чедвика. Доказательств нет. — Он помолчал, потом встал, машинально подошел к холодильнику и вынул две банки пива. — Знаешь что? — продолжал он. — Ты самый ценный работник участка. Ты знаешь всех. Ты можешь сделать то, чего никогда не сможет никакой другой детектив. Смотри, как ловко ты разделался с тем парнишкой. Любой другой на твоем месте попросил бы установить круглосуточное наблюдение в квартале. Они бы арестовали всех подростков-пуэрториканцев в округе. А ты это все так, между прочим. Черт тебя побери, я горжусь тобой. А эти два билета в кино ни о чем не говорят. Может, он просто решил посмотреть фильм.
— У него нет машины, — сказал Мудроу, меняя решение.
— Ну и что?
— Как он попал в Риджвуд? Такие, как он, шляются по площади Таймс, а не ездят в Риджвуд, где ему запросто могут набить морду, появись он там один. Кто-то привел его туда. Возможно, он провел день-два у Джонни. Может быть, его там уговаривали. Может быть, у них это не получилось, и его убили. Обрати внимание — Риджвуд находится слишком далеко, это неспроста. Никто не поедет из Нижнего Ист-Сайда в Риджвуд просто так. Поедут те, кто там живет, или в гости, к знакомым. Дело в том, что они были любовниками. Возможно, грек привел его к себе, чтобы спокойно заняться сексом. Я не знаю, что было на самом деле. Знаю только, что ответ надо искать там, в том районе.
— Слишком много предположений, — сказал Эпштейн, качая головой. — Я не могу отпустить тебя надолго, особенно сейчас, когда у нас так мало фактов. Надо было тебе сказать об этих билетах, но теперь уже поздно, и, если когда-нибудь это всплывет, я поклянусь, что сегодняшнего разговора у нас не было. Мне нужно, чтобы ты поехал в Бреттлборо, Вермонт, на несколько дней.
— Бреттлборо? — У Мудроу вытянулось лицо. — Какого черта, капитан? Я только что переехал к Рите. Я сейчас не могу.
— Ты поедешь, Стенли. Там взяли Френки Бауманна за хранение мелкой дозы наркотиков. Кокаиновая пыль или что-то еще в этом духе. Дело плевое, но они не подчинились нашему требованию о выдаче. У нас здесь десять свидетелей, которые сами видели, как он зарезал свою подружку в баре. Это убийство, и я хочу, чтобы его вернули сюда.
— А почему я, капитан? Пусть поедет кто-нибудь еще.
Эпштейн усмехнулся. Разумеется, это было наказание, к капитан хотел, чтобы Мудроу это понял, несмотря на то что он все равно выбрал бы для такого дела именно Мудроу.
— Потому что Бауманн — это ключ к «Золотым бродягам».
«Бродягами» называла себя группа мотоциклистов, у которых была своя штаб-квартира в заброшенном здании на Седьмой улице. Они торговали крупными партиями героина. За пять лет существования банда укрепила свои позиции среди уличных преступников, и полиция надеялась только на то, что их ликвидируют «Молодые воины» — другая белая банда из Нижнего Ист-Сайда, но после первого же столкновения обе группировки стали сотрудничать. «Бродяги» покупали товар у мафии и продавали ее «Воинам», которые затем перепродавали его на улице. «Воины» были обычной уличной бандой. Они поддерживали свою репутацию безжалостных убийц, а «Бродяги» были хорошо организованы и довольно неохотно принимали новых членов и так же нехотя шли на контакт с поставщиками. Арест «Бродяг» был голубой мечтой Эпштейна и Мудроу, и, собственно говоря, Мудроу с головой ушел в работу над этой проблемой, хотя о Рите не забывал. Не важно, поедет он в Бреттлборо или нет, но дело требовало подробного обсуждения. У истоков «Золотых бродяг» стояли трое: Пит Кросетти, Джилли Бейкер и Френки Бауманн.
— Так в чем там дело? — спросил Мудроу, чувствуя, что попался на крючок.
— Сейчас Бауманну светит минимум тридцать пять лет. Ему сорок, и на нем висят еще два дела. Дела его хуже некуда. Море крови, Стенли. Судьи в таких случаях дают на всю катушку.
Мудроу пожал плечами.
— Если кто того и заслуживает, так это Френки Бауманн. Он все это затеял, все знают.
— Это только доказывает: что он и есть наш ключ к «Бродягам». — Эпштейн говорил спокойно, но вдруг улыбнулся, хотя изо всех сил старался быть серьезным. — Сколько мы этого ждали? Четыре года? — Он наклонился через стол к Мудроу и прошептал: — Я уже говорил с окружным прокурором. Если мы берем «Бродяг», Бауманна обвиняют в непреднамеренном убийстве, и он получает десятку. Подумай об этом, Стенли. Мужику уже сорок. Если он получит по полной, он не увидит света Божьего до семидесяти пяти лет, а это многовато для мошенника.
— Так почему же все-таки я? — поинтересовался Мудроу.
Тут капитан заговорил еще тише, заставляя тем самым Мудроу пододвинуться ближе.
— Сейчас он уверен, что его взяли за наркотики. Как думаешь, что с ним сделается, когда он увидит тебя? Он мужик не из трусливых, но я хочу, чтобы у него сердце выпало в ботинок, когда он услышит, что его ожидает. И тогда он будет готов.
Мудроу молча потягивал пиво.
— А как мы доберемся до банды? Если ты хочешь внедрить кого-то, придется привезти Бауманна к его ребятам, и тогда он смоется.
Разволновавшись, Эпштейн резко откинулся в кресле.
— У нас уже есть парень, который на нас работает. Подросток, черный. Вильямсон. Ты его знаешь?
