наша «милая хозяйка»: она хочет стравить других, а самой остаться в стороне. Сердиться на нее не приходится: для нее ее политика целесообразна. А ведь в политике имеют хождение только две монеты — сила и выгода. Морали и человечности нет места. «Голый чистоган», как говорил Ильич… Тебя здесь, в Европе, тоже рассматривают с точки зрения «чистогана»: что с тебя можно получить? И ты здесь — нечто вроде знатного гостя — ну, вроде маршала Эфиопии, только посильнее…
— Именно дикой Эфиопии, — сумрачно пробормотал Путна.
— А хотя бы и так… В Англии к России всегда относились, как к варварски отсталой стране кнута и Сибири. Англия России никогда ничем не была обязана. Другое дело — Франция. Там тебя, Михаил, встретят куда лучше. А в Германии тем более… Но здесь ты — экзотический солдат, которого нужно как-то сделать союзником, эксплуатнуть, обойти, привлечь, но так — не очень уж… Все-таки — представитель дикарей- славян..
— Вот и я тоже говорю, — вставил Путна. — Нам невозможно объяснить иностранцам, что, собственно, происходит у нас в России.
— А ты, дорогой мой Эдуард, не пробуй даже и объяснять,
— уже опять весело усмехнулась Коллонтай. — Помнишь, конечно, золотое правило германской армии: «Думать нужно только капитанам и выше»… Хотя ты по своему чину и генерал, — засмеялась гостья и дружески потрепала Путну по плечу, — но все же… Ты, брат, лучше уж не думай. Думанье в наше время ни до чего путного не доведет… Помнишь, как говаривал Чехов: «Если в голове заведутся вши — это еще ничего. Жить еще можно. А вот если заведутся мысли — совсем пропал человек»…
Оба военных весело рассмеялись. Действительно, в этой женщине, только что давшей шутливо- глубокий анализ политического положения Европы, был какой-то задорный огонек бесовской шутки. Она сама рассмеялась и сразу помолодела.
— Все хорошо в меру — даже мозги. Наш Сталин правильно сказал: «Европа все проглотит». Мы тем и сильнее, что у нас нет всяких там моральных тормозов. Нам все позволено. И считаемся мы только с реальностями. В частности, как замечательно сказал Маяковский:
И без нас Европе трудно пропитаться. Мы это знаем и на этом играем. А все эти упреки, уколы, намеки — ерунда… Тебе, Михаил, придется вести тонкую дипломатию, а если нужно, то и приврать с небесно-голубыми глазами. Раз это нужно для нашего дела — все позволено… Между прочим, если тебе эти английцы очень досадят своими намеками насчет нашего варварства, — кольни их, брат, Индией.
— Почему именно Индией? — удивился Тухачевский.
— Почему? — лукаво прищурилась Коллонтай. — А потому, что Индия — самое больное место для каждого англичанина — вроде хронического нарыва на заднем сиденье. Плохи у них дела с Индией. Там ведь, — ты, вероятно знаешь, — 600 государств, 2 300 народностей, сословий и каст; из них 14 процентов париев, с которыми честный индус не может разговаривать и соприкасаться; кроме того — 222 языка, из них 30 главных… Трудно Англии справиться с таким пчелиным роем из 400 миллионов недовольных людей…
Через несколько дней, разговаривая с группой офицеров штаба, Тухачевский действительно подвергся целому нападению. Разговор велся на неофициальные темы, и в безукоризненно корректной форме офицеры стали расспрашивать Тухачевского о жизни в СССР, причинах классовой борьбы в стране, о необходимости террора и последних политических процессах. Обиднее всего было то, что с сущностью этих недоуменных вопросов советский маршал был вполне согласен и сам, но объяснять все уродливости советской жизни имел право только официальными терминами. Это злило и бесило его. «Чужой дурак — смех, свой дурак — стыд»… Скоро не советское, а просто русское самолюбие заговорило в нем с неожиданной для него раньше силой. Ему захотелось ответить ударом на эти колкие выпады сытых, самоуверенных англичан. Сохраняя внешнее спокойствие, он, вспомнив ехидный совет Коллонтай, перевел разговор на теоретические военные темы и на свою старую работу в качестве начальника Военной академии.
— А знаете, между прочим, джентльмены, — сказал он, — мы в Академии очень серьезно разбирали проекты атамана Платова при Павле I и Комарова при Александре III относительно похода на Индию!
Словно ветер задул веселые разговоры среди вылощенных офицеров. Лица стали внимательными и напряженными.
— Ну и какие недочеты нашли вы в этих фантастических проектах, мой дорогой маршал? — спросил среди общего настороженного молчания один из старших офицеров. Его голос звучал очень благодушно и, — чтобы показать свое хладнокровие, — он нарочито небрежно стал выбивать о каблук свою трубку. — Неправда ли, все это было сплошной утопией?
Тухачевский пожал плечами.
— До некоторой степени, особенно при тогдашних технических возможностях, разумеется, все это было достаточно фантастично. Мы вот готовим теперь высадку на Северном полюсе, о чем еще несколько десятков лет тому назад нельзя было и думать… Так и в отношении похода на Индию. Затруднения были не из-за возможного сопротивления английских войск, а исключительно благодаря природным трудностям такого похода. Наши академики — ну, так, конечно, в порядке только простого учебного задания, разбирали проект такого похода в Индию под углом зрения современных возможностей.
— И эти… проекты были серьезными?
— Ну, нет, разумеется, — весело рассмеялся Тухачевский. — Это были просто теоретические упражнения. Ведь СССР и Англия настолько дружны, что даже мысль о реализации таких проектов никому не приходила в голову. Просто это была занимательная военно-теоретическая забава.
— А вы… вы сами, дорогой маршал, разве можете считать, что в подобных проектах могло бы быть что-либо реально выполнимое? Поход на Индию — это ведь абсолютная утопия.
— Почему? — пожал плечами Тухачевский. — Ведь даже Наполеон разрабатывал подобный проект.
— Но у Наполеона ничего так и не вышло!
— Не вышло потому, что он его не предпринял. А если бы…
— Что «если бы»?
Тухачевский рассмеялся.
— Вы правы — по всей вероятности, ничего бы и не вышло. С тогдашними техническими средствами такой проект действительно был утопией. Но мы ведь в другое время живем…
— Неужели вы считаете в настоящее время поход на Индию выполнимым?
Голос спрашивающего был резок и напряжен. Глаза всех устремились на Тухачевского. Тот небрежно пожал плечами.
— Отчего же нет? — великолепно бросил он. — Военный потенциал СССР так высок, что если бы товарищ Сталин приказал — я несомненно прошел бы всю Индию в течение нескольких недель…
Париж проигрывал одно состязание за другим. Сами стрелки этого еще не знали, как не знала и широкая публика; телеграммы из Москвы до конца состязания держались в секрете. Но представители СССР, прибывшие для проверки условий состязания, уже знали о полном разгроме рабочих команд Парижа. Да и трудно было ожидать иного. За рабочий Париж выступали стрелки рабочих клубов, действительно «люди от станка», любители пулевого спорта, веселые молодые ребята парижских предместий. Против них, — в далекой, занесенной снегом Москве, — под маркой рабочих московских заводов выступали переодетые профессионалы стрелкового спорта — лучшие стрелки Красной армии, «Осоавиахима» и «Динамо»[38]. Как могла парижская комиссия, приехавшая в Москву, проверить, что с паспортом какого-нибудь слесаря машиностроительного завода «Ильич» выступает призовой снайпер Дальневосточной армии, спешно переброшенный по этому случаю в Москву? И что все такие «рабочие», в теории проводившие свои дни за станками, на самом деле уже несколько недель целыми днями выпускали
