Том 26. Письма 1899

первое действие определило успех спектакля. Перед нами с чрезвычайною живостью встала деревенская глушь с туземными и пришлыми элементами, с тоскою и скукою, охватывающими одинаково всех, как торжествующих в жизни, так и униженных. Публика была заинтересована, и, несмотря на то, что это была московская публика первых представлений, строгая, требовательная, интеллигентная Москва, первый акт закончился уже при горячих аплодисментах. Второй акт развернул перед нами положение, которое неминуемо должно было привести к катастрофе. Кажется, здесь самое сценичное место всей пьесы, — в смысле, правда, более легкого эффекта. Этот акт прошел чрезвычайно бойко и живо. Третьего акта я ждал с особенным нетерпением. Здесь душевная сумятица, которую чувствуешь, как основной мотив, достигает кульминационного пункта — и разряжается взрывом. Наконец — последняя сцена. Ах — эта последняя сцена. Как хороша она. Как глубоко она задумана. Я особенно отметил эту сцену при чтении пьесы. И теперь, сегодня, на другой день после того, как видел эту сцену, и здесь в бюро, где всё так далеко от всякого лиризма, — я не могу отделаться от очарования этой последней сцены, которой заканчивается пьеса, не могу работать над моими цифрами и докладами. Мне кажется, что я был где-то в далеком живом мирке. Отзвуки этого мира еще громко звучат в душе и мешают отдаться будничной работе. Теперь всё кругом кажется таким неинтересным и скучным. Мне очень хотелось бы разобраться, в чем именно секрет этого очарования последней сцены, — последней сцены, после которой хочется плакать, плакать без конца. Конечно, дело не в морали, которую формулирует Соня. Совсем напротив. Многих, быть может, оттолкнет эта мораль в наши дни, у некоторых она, вероятно, даже ослабит впечатление. Дело, мне кажется, в трагизме положения этих людей, — в трагизме этих будней, которые возвращаются теперь на свое место, возвращаются навсегда и навсегда сковывают этих людей. И дело еще в том, что огнем таланта здесь освещена жизнь и душа самых простых, самых обыкновенных людей. Все улицы переполнены этими простыми людьми, и частицу такого существа носит в себе каждый. Поэтому, при виде этой последней сцены, когда все уехали, когда наступили опять бесконечные будни, со сверчками, счетами и т. д., я почувствовал почти физическую боль, и казалось, лично за себя. Кажется, что от меня все уехали, я сижу и щелкаю счетами. Быть может, сейчас я не рассуждаю объективно, быть может, мало знаю, но я готов утверждать, что последняя сцена „Дяди Вани“ одно из самых сильных и выразительных мест в нашей драматической литературе. И, конечно, нужно иметь не только художественный талант, но и глубокую человечную душу, чтоб нарисовать такую сцену.

Настоящая постановка „Дяди Вани“ в Художественном театре производит такую массу впечатления, в которой сразу нет возможности разобраться. Надо посмотреть еще и еще. Тогда, быть может, найдется большая ясность во впечатлениях. Артисты постарались недаром. Очень хорош был Вишневский в роли „Дяди Вани“. Серьезный, способный и трудолюбивый артист. Хорош был Станиславский в роли доктора. Но это гораздо более благодарная роль. Неподражаем был профессор — Лужский. Хорош Артем. На долю Книппер выпала, кажется, самая трудная в пьесе роль. И она провела ее с честью. Про Соню я слышал лишь хорошие отзывы. Но мне лично она не понравилась. Мне кажется, что такой голос и такая манера говорить не годятся для сцены. Что бы ни сказали завтра газеты, во всяком случае уже произнесен приговор относительно этой пьесы и постановки ее на сцене Худож. Общ. театра. Он произнесен той массой людей, которая, так же как я, испытали вчера то же очарование от Вашего прекрасного и глубокого гуманного произведения и от правильного истолкования его артистами Худож. театра. Да будет благословенно перо Ваше и да творит оно еще и еще такие произведения. Пускай они изображают будни и обыкновенных простых людей. Зато появление их само является праздником…»

Иван Иванович в Ялте. — Орлов.

Альтшуллер бросает Ялту… — В «Хронике» «Крымского курьера» (1899, № 239, 27 октября) было сообщение: «Врач Ялтинского земского приемного покоя И. Н. Альтшуллер подал в отставку». Однако из Ялты Альтшуллер не уехал.

Пришло письмо от Россолимо… — См. письмо 2921 и примечания^* к нему.

Ивана Германовича — Витте.

Вы писали, чтобы я выкупил билет Ивана Германовича. — Об этом Куркин писал Чехову 13 октября 1899 г.

Я уже писал ему… — См. «Несохранившиеся и ненайденные письма», № 1183^*.

2934. И. П. ЧЕХОВУ

2 ноября 1899 г.

Печатается по автографу (ГБЛ). Впервые опубликовано: ПССП, т. XVIII, стр. 254–255.

Открытка. Год устанавливается по почтовому штемпелю: Ялта. 4 XI 1899.

И. П. Чехов ответил 2 ноября 1899 г. открыткой (ЦГАЛИ, ф. 2540).

Я получил от ~ Анисимовой письмо. — Письмо от 26 октября 1899 г. (ГБЛ). Анисимова писала, что хочет уйти с работы и что ее начальство требует справку о ее деятельности: «Получив такой ответ, я написала Ивану Павловичу и просила совета, что мне теперь делать, но до сих пор не получила от него ответа <…> Антон Павлович! Напишите, пожалуйста, почему Иван Павлович не удостаивает меня ответом».

2935. А. Л. ВИШНЕВСКОМУ

3 ноября 1899 г.

Печатается по автографу (ГБЛ). Впервые опубликовано: Письма, т. V, стр. 443–444.

Год устанавливается по премьере «Дяди Вани» в Художественном театре.

Ответ на недатированное письмо А. Л. Вишневского с пометой Чехова: «99, XI»; Вишневский ответил 10 ноября 1899 г. (ГБЛ).

…спасибо за письмо и афишу. — Вишневский писал: «Посылаю Вам афишу „Дяди Вани“. Она так же оригинальна, как и наш театр! Много курьезов, когда публика покупает ее и бранят капельдинера, что дают рваные; но те уверяют, что все такие, и публика приходит в недоумение!? <…> Вчера вечером заходил к Марье Павловне, которая мне говорила, что не может еще успокоиться от спектакля „Дяди Вани“, так сильно на нее подействовала игра и постановка! Она в страшном восторге».

Вас поразила беременность нашей кухарки Маши… — Вишневский писал: «Я вчера положительно не мог удержаться от хохота, когда совершенно неожиданно для меня показалась Ваша горничная Маша, которая адски беременна! Страшно жалко, что Вас не было в это время, и я сам подумал, что, будь Антон Павлович, наверное сказал бы такое остроумное, что я покатился бы на пол от хохота. Кто бы это мог так подшутить с Машей?» Маша — Мария Тимофеевна Цыплакова (в замужестве — Шакина).

…приезжайте весной на юг играть… — В «Крымском курьере», 1899, № 256, 16 ноября, в отделе «Хроника» появилось следующее сообщение: «Мы можем сообщить нашей публике следующее приятное известие: весною 1900 года труппа Московского Художественно-Общедоступного театра под управлением гг. Алексеева и Немировича-Данченко совершит турне по южным городам и намерена дать в Ялте пять спектаклей. Имеется в виду постановка следующих пьес: „Возчик Геншель“ — Гауптмана, „Гедда Габлер“ — Ибсена, „Чайка“ и „Дядя Ваня“ — Чехова».

Можно предположить, что это сообщение было сделано со слов Чехова. Чехов назван в числе сотрудников газеты в объявлении о подписке на «Крымский курьер» на 1900 год (в № 268 от 30 ноября 1899 г.).

2936. М. П. ЧЕХОВОЙ

3 ноября 1899 г.

Печатается по автографу (ГБЛ). Впервые опубликовано: ПССП, т. XVIII, стр. 256.

Открытка. Год устанавливается по почтовым штемпелям: Ялта. 5 XI 1899; Москва. 8 XI 1899.