Здоров, привет милой собаке.
На бланке:
Книппер-Чеховой О. Л., 21 января 1902 («Милая моя Олюха…»)*
3636. О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ
21 января 1902 г. Ялта.
Милая моя Олюха, сегодня от тебя нет письма. Сердишься на меня? Или вообще не в духе? Вчера вдруг получил от тебя телеграмму*. Дуся моя, если я заболею, то непременно буду телеграфировать, не беспокойся. Если же от меня нет ничего о здоровье, то значит я здоров вполне, как бык.
Что за гадость наша мелкая пресса! Каждый день пишут обо мне, о Горьком — и ни слова правды. Противно.
Жаль, что ты запретила мне писать о погоде, между тем по этой части есть много интересного. Делать нечего, замолчу.
Вы репетируете только 2-й акт «Мещан»*, а теперь уже конец января, очевидно пьеса не пойдет в этом сезоне. Или успеете? Горький садится писать новую пьесу*, как я уже докладывал тебе, а Чехов еще не садился*.
Пришел Средин…
Дуся моя хорошая, умная, славная, будь милой, не скучай, не тоскуй и извиняй, если подчас мои письма не дают тебе ничего. Я не виноват или виноват только отчасти, но ты будь милостива, не казни меня, если иной раз я не угожу тебе письмом. Если б ты знала, как я тебя люблю, как мечтаю о тебе, то не писала бы мне ничего кисленького.
Обнимаю мою жену и целую, на что я имею полное право, так как венчался. Даже глажу тебя по твоей широкой спине. Ну, будь здорова и весела.
Твой муж в шерстяных кальсонах.
Куприну А. И., 22 января 1902 а.*
3637. А. И. КУПРИНУ
22 января 1902 г. Ялта.
Дорогой Александр Иванович, сим извещаю Вас, что Вашу повесть «В цирке» читал Л. Н. Толстой* и что она ему
Рассказ для «Журнала д<ля> в<сех>» пришлю*, дайте только «очухаться» от болезни.
Ну-с, будьте здоровы, желаю Вам всего хорошего. Виктору Сергеевичу привет и нижайший поклон.
Книппер-Чеховой О. Л., 23 января 1902*
3638. О. Л. КНИППЕР-ЧЕХОВОЙ
23 января 1902 г. Ялта.
Отчего ты, собака моя хорошая, стала такой сдержанной в своих ласках, отчего твои письма кажутся мне суховатыми? Ты рассердилась на меня? За что? Не скрывай, моя радость, и если в самом деле на душе у тебя нескладно, то напиши.
«Россию» я получал в этом году*.
Ну, вчера приехал С<улержицкий> и привез от тебя конфекты и мармелад, и говорил много про тебя*. Говорил, что ты похудела, истомилась. Он переночевал, а сегодня утром уехал в Олеиз к Г<орькому>. Сегодня получил от тебя письмо, в котором ты пишешь, что приедешь к первой неделе поста*. Это для того, чтобы уехать в среду на той же неделе в Петербург? О, не мучь меня, моя милая, близкая моя, не пугай! Немирович не пустит тебя, а если пустит, то непременно схитрит в чем-нибудь, как-нибудь, так что твой выезд из Москвы окажется невозможным, иначе, мол-де, придется театр закрыть. Быть может, я и ошибаюсь, — не знаю!
Сегодня у меня были: С<улержицкий>, Балабан, А. Средин, Андрей Толстой. Балабан это чумной доктор, отличный чтец, актер. Он превосходно читает мои рассказы, играет на сцене, в «Грозе» и «Лесе» играл недавно. Он приходил проститься, так как уезжает в Петербург; будет в Москве, я дал ему твой адрес. Маша его знает.
Я привык спать рядом с тобой, и мне одному нехорошо, точно я путешествую, сплю в вагоне. Впрочем, ты этого не понимаешь!
Исполнь мою просьбу, дуся. Доктора поднесли вам мой поганый портрет*, я не похож там, да и скверен он по воспоминаниям*; попроси, чтобы его вынули из рамы и заменили фотографией от Опитца. Скажи об этом Членову, который главным образом распоряжался*. Мне противен бразовский портрет.
Кланяйся мыши, которая живет в так называемом моем кабинете*.
Откуда ты взяла, что я тоскую?* Мне бывает скучно, это так, но до тоски еще далеко. Когда ты со мной, то конечно мне несравненно лучше, и ты это понимаешь очень хорошо, хотя ты и собака.
Позволь мне писать тебе о погоде!
Целую мою немочку и обнимаю. Будь здорова, веселись, обедай у Морозова, где хочешь, даю тебе полную свободу*.
Когда вернется Немирович?* Напиши.
Д-ра Францена я знаю*. И. И. Щукина тоже знаю. Первый, кажется, пустой человек, второй — интересен. У второго я обедаю всякий раз, когда бываю в Париже.
