25 июня. Глупость или агрессия?

Сравнивая эти сводки с известным сегодня реальным положением дел, мы видим, что общее число самолетов 5-го Воздушного флота люфтваффе в Норвегии значительно занижено (188 вместо примерно 280), зато количество самолетов «соединения Киркенес» (на аэродромах Хебуктен и Банак) указано практически точно. Другими словами, разведка 1-й САД имела весьма смутные представления о численности немецкой авиации на далеком от нее юге Норвегии (т.е. за тысячи километров от Мурманска), но своего непосредственного противника выявила достаточно точно. Сводка от 26 июня значительно завысила число самолетов на финском аэродроме Луостари, но в целом разведывательная информация имеет большое сходство с реальностью.

Такая же примерно картина вырисовывается и из документов штаба Северного флота (цитируется по «Хронике», аэродром г. Киркенес для единообразия всего текста будет именоваться как Хебуктен, аэродром г. Лаксельвен — как Банак).

- Запись от 24 июня: «По данным радиоразведки СФ в Хебуктен находились 62 самолета, из них 11 „Ю-87“, 7 „Хш-126“, 11 „Ме-110“ и „Me-109“, 3 „Курьер“, 6 „Шторх“, 4 „Ю-52“ (всего 42, остальные, вероятно, были определены как гражданские. — М.С.), на аэродроме Банак — 30 самолетов, в том числе неустановленное количество „Хе-111“, в Тромсё — до 20 самолетов»

- Запись от 26 июня: «По данным радиоразведки СФ, авиация противника дислоцировалась: в Хебуктен — 23 бомбардировщика, 12 разведчиков, 6 истребителей и 6 транспортных; в Банаке — 7 бомбардировщиков, 2 истребителя и 7 транспортных; в Тромсё— 17 самолетов, в Будё — 12 самолетов, в Нарвике — 18 самолётов и в Тронхейме — 34 самолета „Ю-87“» [224].

Количество и типы боевых самолетов люфтваффе на аэродромах Хебуктен и Банак установлены с достаточной степенью достоверности (фактически там было 54 бомбардировщика и дальнего разведчика, 26 истребителей Bf-109 и Ме-110). В любом случае, никаких «400 самолетов в северной части Норвегии» и уж тем более — «600 самолетов в Финляндии» в разведсводках из Мурманска не наблюдается.

Вывод, который можно сделать на основании всех этих документов, заключается в том, что «достоверные источники», на основании сообщений которых была принята загадочная директива Ставки ГК от 24 июня, находились где-то очень далеко от Ленинграда и Мурманска, от штабов Северного фронта и Северного флота. Проще и короче говоря, «достоверные источники» находились в Москве. Ни командование Северного фронта, ни командование Северного флота сосредоточение не существующих в действительности наземных и авиационных частей противника не фиксирует, к отражению мифических ударов само, без указания из Москвы, не готовится. Высшее же командование демонстрирует явную профнепригодность. Важнейшее решение принимается наспех, возможные политические последствия не просчитываются даже «на один ход вперед», разведка подменяется сбором вздорных слухов, операция готовится и проводится в расчете на слепое везение и заканчивается в результате дорогостоящим провалом.

На этом обсуждение причин, побудивших Ставку Главнокомандования (т.е. товарища Сталина и его особо доверенных советников) принять 24 июня 1941 г. решение о нанесении авиационного удара по Финляндии, можно было бы завершить. Если бы в те же самые дни в Москве не был арестован и немедленно свергнут в пыточные подвалы заместитель наркома обороны СССР, полномочный представитель Ставки на Северном фронте, бывший начальник Генштаба РККА, генерал армии К.А. Мерецков. Это странное совпадение позволяет сформулировать еще одну, крайне зыбкую и практически недоказуемую гипотезу. Желающие могут ознакомиться с ней в следующей главе

Глава 3.10 АРЕСТ МЕРЕЦКОВА

Гипотеза, которая будет изложена в этой главе (подчеркнем еще раз главе, которую читатель может без малейшего ущерба пропустить), базируется на следующих четырех допущениях.

1. Репрессии, которые волна за волной накатывались на высшие эшелоны сталинской номенклатуры, включая руководителей армии, флота и военной промышленности, были незаконными — но они не были случайными.

Если и не все, то многие аресты и расстрелы были вызваны не стихийными вспышками слепого гнева Сталина, а отражали беспощадную борьбу кланов в его ближайшем окружении. Начало войны изменило лишь «цену вопроса»: если ранее борьба шла за близость к Хозяину и связанные с этим привилегии, за должности, госзаказы, премии и ордена, то теперь на кон была поставлена жизнь. По глубоко верному замечанию И. Бунича, «немецкие генералы, рискуя собственной жизнью, устраивали заговоры против Гитлера, а советские генералы устраивали заговоры, спасая собственную жизнь».

2. Главным средством устранения конкурентов была, естественно, клевета. В мирное время (если к истории сталинской империи вообще применимо такое словосочетание) содержание клеветы могло быть самым разнообразным: «вредительски тормозил постановку на вооружение нового истребителя», «вредительски торопил с постановкой на вооружение ненадежного и не соответствующего требованиям ВВС истребителя», «вредительски занизил план производства бронебойных снарядов с тем, чтобы оставить Красную Армию безоружной перед лицом врага», «вредительски завысил план производства бронебойных снарядов с тем. чтобы внести хаос и дезорганизацию в работу военной промышленности» и т.д. После начала войны. тем более — после ТАКОГО начала, самым ходовым товаром на рынке клеветы стали обвинения в «потере бдительности», «вредительской беспечности», «преступном бездействии» и пр.

3. Гитлеровское руководство — в отличие от советских историков — вовсе не было уверено в том, что Финляндия вступит в войну. К тому же «вступить в войну» можно по-разному. Предоставление аэродромов и якорных стоянок — это один уровень участия, пропуск немецких войск через территорию северной Финляндии — другой, а тотальная мобилизация всех людских и экономических ресурсов страны и переход в наступление силами 16 дивизий создают совершенно другую ситуацию. В Берлине понимали, что союз с нацистами вызывает значительное неприятие во всех слоях финского общества, и поэтому были крайне заинтересованы в том, чтобы «первый выстрел» произвела Красная Армия. Причем этот «выстрел» должен был быть как можно более заметным и громким.

4. После 22 июня 1941 г. десятки высокопоставленных командиров Красной Армии перешли на сторону врага. Это не гипотеза, это факт. Не исключено, что некоторые генералы (и иные, близкие к принятию важнейших военных решений руководители) начали свое сотрудничество с противником еще до 22 июня 1941 г.

Определившись с исходными допущениями, познакомимся теперь ближе с главным действующим лицом исторической трагедии.

Кирилл Афанасьевич Мерецков родился 7 июня 1897 года в деревне Назарьево Зарайского уезда Рязанской губернии. С пятнадцати лет работал слесарем на заводах и фабриках Москвы. В мае 1917 года, в неполные 20 лет вступил в партию большевиков. Летом 1918 г. организовал в городе Судогда Владимирской губернии отряд Красной Гвардии, с которым принимал участие в подавлении «кулацких мятежей». Был ранен в боях, после выздоровления направлен учиться в только что созданную Академию Генерального штаба. Гражданская война продолжалась, и Мерецков, так же как другие слушатели Академии, несколько раз отправлялся на фронт. Некоторое время в 1920 г. он был помощником начальника штаба 6-й кавалерийской дивизии, командиром которой был Тимошенко — будущий нарком обороны СССР.

После окончания Академии в 1921 г. молодой штабной офицер начинает стремительно подниматься по служебной лестнице. В июле 1928 г., в возрасте 31 года он становится заместителем начальника штаба Московского военного округа, затем — начальником штаба Московского и Белорусского военных округов. В Белорусском округе, находившемся на границе с главным на тот момент потенциальным противником — Польшей, Мерецков был начальником штаба при Уборевиче — одном из наиболее ярких советских командиров, ставшем в 1937 г. главным фигурантом «военно-троцкистского заговора». В январе 1935 г. Мерецкова назначают начальником штаба Особой Краснознаменной Дальневосточной армии, т.е.