Личные воспоминания М.Корякова вполне подтверждаются документами немецких военных архивов. Так, 10 февраля 1945 г. на сторону противника перешел капитан Б., командир батальона 510-го стрелкового полка 154-й стрелковой дивизии. Свой поступок – достаточно неординарный для последних недель войны – он объяснил тем, что застрелил двух своих подчиненных, застигнутых в момент группового изнасилования немецкой девочки, и «
У «нарастающего одичания» Красной Армии была еще одна причина – радикальная смена состава и человеческого «качества» призывного контингента.
Велика Россия, но и она не могла до бесконечности кормить миллионами молодых мужчин прожорливое чудовище многолетней войны. Без малого пять миллионов человек находилось в составе Вооруженных Сил СССР уже к моменту начала войны. По Указу Президиума ВС СССР от 22 июня 1941 г. было мобилизовано 10 млн человек. Затем, по постановлению ГКО от 11 августа 1941 г. – еще 4 миллиона. Осенью 41-го призывали уже родившихся в 1890 г., т. е. пятидесятилетних мужчин. Еще 2 миллиона поступило в армию через т. н. «народное ополчение».
Волны мобилизации 1941 г. поглотили без остатка весь накопленный в предвоенное десятилетие запас обученных, прошедших действительную военную службу резервистов. Но прожорливое чудище требовало все новой и новой крови. С 1 января по 1 марта 1942 г. мобилизовано еще 700 тыс человек… Разумеется, в тылу оставались многие миллионы мужчин, но армия 20 века не могла воевать и побеждать палками и камнями. А для того, чтобы воевать танками, пушками и самолетами, для того, чтобы все эти горы военной техники обеспечить боеприпасами, горючим, запчастями, за спиной одного солдата должны были работать в тылу не менее пяти рабочих и хлеборобов.
Ко второй половине 1944 г, к тому моменту, когда наступающая Красная Армия подошла к границам Германии и ее союзников, в ее рядах практически не осталось комсомольцев-добровольцев, осаждавших военкоматы в июне 41-го. Фраза «прошел всю войну от Буга до Волги и от Волги до Эльбы» – если только она не является дежурным газетным штампом – может быть применима лишь к людям совершенно уникальной судьбы, «родившимся в сорочке»… Пять месяцев в пехоте. Одиннадцать месяцев в танковых войсках. Статистика беспощадно свидетельствует, что после этого очередная единица «личного состава» переходила в разряд безвозвратных (убитые, пропавшие без вести) или санитарных (раненые, больные, обмороженные) потерь. Причем это статистика 43–45 г., в которой не отражены катастрофические потери первого года войны!
И тем не менее к концу 1944 г. только в Действующей армии (т. е. без учета тыловых, учебных, транспортных, санитарных частей и учреждений Вооруженных Сил) числилось 6,7 млн человек. Откуда же их набрали?
Подросли и достигли призывного возраста мальчишки военных лет – голодные, худые, выросшие в условиях фактической беспризорности (отец на фронте, мать – с рассвета до заката на заводе), воспитанные изрядно криминализованной по военному лихолетью улицей. На протяжении всей войны «спецрезервом» призывных контингентов оставался ГУЛАГ, причем на фронт, в Действующую армию отправляли главным образом «блатарей», уголовников (58-я статья представлялась недостаточно благонадежной). Но и из этих «сусеков» последние крохи были выметены еще раньше. Главным же источником призывных контингентов в последний год войны стала освобожденная от немецкой оккупации территория западных областей СССР.
Там было кого призывать: 1,5 млн человек 1905–1918 г.р., не попавших под 1-ю военную мобилизацию (уклонились от призыва или сам военкомат исчез раньше, чем успел разослать повестки); 3,6 млн мужчин 1890–1904 г.р., оставленных и/или оставшихся на оккупированной территории к моменту объявления 2-й волны мобилизации (август 41-го). Не известное точно число подростков, достигших к 1944 г. призывного возраста. И еще по меньшей мере 1 – 1,5 млн «окруженцев», дезертиров, «отставших от своей части» и.т.п. Теоретически все эти люди должны были существовать и после прихода Красной Армии прибыть к вновь организованному военкомату.
Практически все было гораздо сложнее – очень не просто было мужчине призывного возраста пережить три года оккупации. Слишком много вопросов вызывал он у немецких властей: если бывший военнослужащий Красной Армии – то почему не в лагере для пленных? если партизанский разведчик – то почему еще не арестован? Уклонился от призыва – или оставлен органами НКВД для организации диверсионной работы? Лояльность по отношению к «новому порядку» приходилось доказывать.
Каждый доказывал по-своему. 511 тыс советских людей работало на железных дорогах – тех самых, которые периодически взрывали советские партизаны. Сотни тысяч пошли на службу в организованные оккупантами полицейские батальоны, казачьи полки, отряды «местной самообороны», всевозможные «национальные» вооруженные формирования. Так, только в составе печально-знаменитой Русской освободительной народной армии (позднее «освободительная армия» была преобразована в 29-ю дивизию СС) Б.Каминского против партизан на Брянщине воевало более 10 тыс человек. И если тех, кто с оружием в руках воевал на стороне гитлеровцев, было все же относительно немного, то гораздо большее число бывших советских граждан сумело «подсуетиться по мелочи»: кто-то без лишнего шума донес на соседа, кто-то помог немцам найти спрятавшуюся в подвале еврейскую семью. Кто-то и вовсе никого не предавал и не доносил, напротив – с риском для здоровья и жизни грабил опустевшие квартиры, вступая при этом в ожесточенную схватку с другими мародерами…
Жизнь под немецкой оккупацией (если это можно было назвать жизнью) быстро заставила забыть «Катюшу», «Три танкиста», «Если завтра война» и прочие замечательные советские песни. Новые понятия были гораздо проще: «человек человеку – волк», «умри ты сегодня, а я – завтра». И диалектику теперь советские люди «учили не по Гегелю» – начиная с середины 1943 г. начался массовый переход «полицаев» на сторону партизан. Настолько массовый, что 7-тысячная «русская национальная бригада СС» под командованием Гиля-Родионова превратилась в «1-ю антифашистскую партизанскую бригаду», и к лету 1944 г. четвертую часть всех партизан Белоруссии составляли бывшие «полицаи» и «добровольцы» вермахта.
Большим упрощением реальной картины событий будет и представление о том, что остальные три четверти только тем и занимались, что пускали под откос немецкие поезда. Некоторое (не будем сейчас спорить о количественных оценках) количество «партизанских отрядов» всю войну занималось главным образом «самоснабжением», т. е. заурядным грабежом местных жителей. Некоторые активисты даже наладили регулярный сбор зерна с окрестных деревень, перегоняли его на самогон в промышленных масштабах и вооруженной рукой контролировали «рынки сбыта»…
Всю эту разношерстную публику «органы» после более-менее поверхностной проверки передавали в распоряжение военкоматов. Бывшие «полицаи», бывшие дезертиры, бывшие «партизаны» и просто бандиты, одинаково постриженные наголо, одевали красноармейскую форму и шли на фронт. Мне не известны точные цифры. Я не могу с уверенностью сказать – были ли среди советских солдат, бесчинствовавших в Неммерсдорфе и Штригау (равно, как и в сотнях других городов и поселков Германии), «перековавшиеся» каратели из 118-го полицейского батальона, спалившего Хатынь вместе с жителями. Но номер батальона в данном случае не столь важен.
Может быть, бывшие каратели, доносчики, мародеры, уголовники составляли 5 % от общего призывного контингента 44-го года. Может быть, 55 %. Историки должны, в конце концов, выяснить и эти подробности,
