пожухлую траву и прошлогодние листья, белые человеческие кости...
То поднимаясь на вершины сопок, то проходя по краю опасной сыпучки, выбираясь на карнизы, тянется и тянется тропа вдоль границы, держа под контролем всю прилегающую к рубежу страны такую немирную и неспокойную округу.
Не только для того, чтобы вылавливать банды контрабандистов, проложили тропу в горах жители поселка. Сделали ее еще и для того, чтобы расступились скалы и стали ближе к людям великолепные альпийские луга неприступной Асульмы, горные пастбища, раскинувшиеся у самой границы.
Как недавно все это было и в то же время как давно. С тех пор как проложили тропу, реже стали появляться на контрабандистских путях вооруженные «торговые люди» — кочахчи[8] с терьяком[9]. После тяжелейшего первого года войны многое забылось, отошло в прошлое. А тропа сохранилась. И люди нарекли ее «тропой Кайманова». Сохранилось его имя и в таких названиях, как «Ёшкин пруд», «Ущелье Якова». Не забыли жители поселка и камень, возле которого беляки расстреляли отца Якова, — с той поры так и именуют камень: «Григорий Кайманов».
Всем существом врос Яков в родной, суровый и неприютный край, не баловавший его ни в юности, ни в более зрелые годы...
Здесь вот, в этой котловине, был самый первый для него бой — боевое крещение, и как рубеж между прежней жизнью и жизнью на границе — убитые в перестрелке пограничник Шевченко и бригадир дорожных рабочих Бочаров. Лежали они на шинелях рядом. На груди Шевченко — кровавое пятно. Размозженная разрывной пулей голова Бочарова прикрыта фуражкой, под которой угадывалась страшная пустота... Все мгновенно припомнил Кайманов. Вот перед комиссаром Лозовым стоит Павловский, виновный в гибели Бочарова и Шевченко.
«Две жизни — слишком дорогая цена за ваше разгильдяйство, Павловский, — говорит комиссар Лозовой. — Знайте, дело на вас передано в военный трибунал».
«Хоть самому господу богу», — уверенный в своей безнаказанности, отвечает Павловский.
В перестрелку с пограничниками вступили тогда носчики-контрабандисты все того же Флегонта...
Главное, что было непонятно Якову, откуда он взялся, этот Флегонт, сосланный два года назад в северные края. Удалось бежать? А может, вместо кого другого попал под амнистию, совершив в лагере еще одно преступление?
Чутье ни разу не обманывало Якова, но ошибиться мог и он, знавший всех и вся в родной округе. И все же Яков чувствовал, что видел в районе Карахара следы именно Флегонта.
Кайманов привстал на стременах, посмотрел, едет ли за ним коновод — только что призванный служить парнишка из Уфы, по фамилии Нуртаев. Снова отдался своим неторопливым, не очень-то веселым мыслям.
Прогресс, прядая ушами, косился лиловым глазом на темно-зеленые заросли арчи и глыбы камней, мерно качая при каждом шаге головой, отгонял хвостом слепней, атакующих и коня, и всадника, неторопливо поднимался по усеянной щебенкой осыпи.
Цокот копыт, отражаясь от склонов, разносился далеко вокруг. Кайманов нет-нет да и повернет голову, по привычке окинет настороженным взглядом нависающие над тропой карнизы.
В зарослях вечнозеленой арчи звук копыт становятся глуше, ветви то и дело преграждают путь, словно стараются сбросить Якова с седла, но тропа неизменно выводит на открытое место, где так широк и приволен вид гор, где кажется, что весь мир так же безмятежен в своем нерушимом покое, как эти вершины, которые замерли в белесом от пыли и зноя среднеазиатском небе.
Над вершинами, так же как и десять и двадцать лет назад, пластали круги, широко раскинув крылья, два огромных беркута.
Привычная величественная картина никак не соответствовала душевному состоянию Якова, всему тому, что происходило сейчас на огромных пространствах под Ленинградом, Москвой, у самой Волги...
Даже здесь, далеко от фронта, на южной границе страны, неподалеку от тропы, по которой ехал Кайманов, гудело окутанное пылью шоссе с долетавшим сюда по боковому отщелку ревом моторов, запахом выхлопных газов.
Кайманов дал знак коноводу, свернул в отщелок, направил коня по выгоревшему бурому склону, перевалил седловину и оказался всего в каких-нибудь двухстах — трехстах метрах от цели своего пути.
Прямо перед ним поднималась на сопке пограничная вышка из бревен, поодаль — площадка таможни, за кустами турунги виднелось глинобитное строение контрольно-пропускного поста, рядом — старая казачья казарма с узкими окнами и у поворота дороги сложенное из огромных камней — песчаника на цементном растворе — круглое оборонительное укрепление с бойницами во все стороны, с подходившей к нему от казармы глубокой траншеей, закрытой на всем протяжении плитняком, присыпанным землей.
В военное время не пренебрегали и таким, может быть устаревшим теперь, сооружением, как этот, похожий на крепость казачий пост.
По дороге сплошным потоком все шли и шли машины, и казалось, что больше уже невозможно увеличить плотность движения.
Толстый слой серой пыли лежал не только на самой дороге, но и на пограничной арке, сваренной из железа, окрашенной перемежающимися красными и зелеными полосами.
За аркой — сделанный из ствола арчи шлагбаум с большим камнем-противовесом на комлевом конце.
За проволокой — сложенная тоже из камня-песчаника казарма погранпоста соседей с прямоугольной наблюдательной вышкой для часового. В обе стороны от арки и шлагбаума по голому каменистому склону сопки протянулись два ряда колючей проволоки, между ними — полоска земли...
К тому времени, когда Кайманов и его коновод выехали на открытое место, к площадке таможни и КПП прибыла какая-то авторота.
На площадке таможни шел досмотр: солдаты и офицеры в пограничной форме проверяли машины. Вторая автоколонна поднималась по извилистому серпантину шоссе. Наблюдая, как медленно машины преодолевали повороты, Яков в который уже раз подумал, что не очень-то разгонишься по дауганским вилюшкам. А ведь эта дорога — одна из артерий, по которой идут через Иран по ленд-лизу военные грузы. Дальше она вливается в Транстуркестанскую магистраль.
Кайманов подождал, пока с ним поравняется Нуртаев, направил коня со склона сопки во двор таможни.
Еще издали он рассмотрел монументальную фигуру начальника КПП лейтенанта Степана Дзюбы.
Для Якова сейчас было очень важно, что есть рядом с ним старый товарищ, такой, как испытанный за многие годы Степан.
Но почему Дзюба так напряженно держится? С кем это он там говорит? Кто стоит за машиной рядом с командиром автороты?
Кайманов спешился и, разминая ноги, затекшие от долгой езды, направился к Дзюбе.
По непонятной для него самого причине перед Яковом возник образ давнишнего недруга Павловского, служившего заместителем коменданта еще в те времена, когда сам Кайманов руководил бригадой содействия.
Яков настолько четко представил себе его близко посаженные глаза, нос, похожий на равнобедренный треугольник, что невольно оглянулся, удивляясь, с чего это в памяти возник именно Павловский? Тот самый Павловский, который был виноват в гибели Шевченко и Бочарова, а позже сыграл роковую роль в судьбе самого Якова, оклеветав его в пору первых выборов в Верховный Совет, когда Яков возглавлял участковую избирательную комиссию.
Едва успел Яков удивиться, как увидел самого Павловского, стоявшего рядом с напряженным и скованным Дзюбой.
Кайманов даже вздрогнул; сколько раз уже так бывало: стоило подумать о ком-нибудь — и тут же встречал этого человека. То ли от близости границы, от готовности ответить ударом на удар развилась у Якова такая способность, но чувство это никогда его не обманывало...
