Вскоре возвращается в Брюссель.

— Я должен сам разобраться с собой, — говорит он на прощание.

На следующий день я возобновляю съемки. Фильм имеет символическое название «Любовь выбирает странные пути».

После завершения фильма еду к Марселю в Брюссель. Мы договорились, что я буду курсировать между съемками в Берлине и нашей частной жизнью в Брюсселе.

Между тем я получаю театральное предложение, которое меня очень привлекает, — играть в «Чернобурой лисице», венгерском водевиле. В Вене в этой бенефисной роли блистала Леопольдина Константин. Моим партнером будет Карл Шёнбёк. Фильмом «Девушка Ирен», в котором Шёнбёк выступил партнером Лил Даговер, он завоевал бешеный успех. В спектакле «Чернобурая лисица» в Берлине он добивается признания и как театральный актер.

За две недели до начала репетиций я на машине еду в Брюссель.

Меня ожидает огромный и со вкусом обставленный дом. На секунду в памяти всплывает полутемная, тесная трехкомнатная московская квартира времен моего первого брака.

Здесь, по счастью, все иначе.

И Марселя по сравнению с днем нашей свадьбы в Берлине словно подменили. Он, как и в Вене во время нашего ужина в «Захер», очарователен, гостеприимен, умен.

Мы переживаем чудесные дни. Только через неделю я решаюсь сказать ему, что уже подписала новый театральный контракт. Он оказывается на удивление чутким, просит рассказать меня о роли, заранее радуется тому, что будет приезжать на выходные ко мне в Берлин, и с гордостью представляет своим друзьям: «C'est ma femme — madame Tschechowa»*.

Время до моего отъезда пролетело как праздник.

«Чернобурая лисица» идет с огромным успехом, и полуторамесячный контракт продлен еще на месяц… Марсель часто бывает в Берлине. Он неизменен: любит свою «фанатичную жену», читает всю критическую прессу и не упускает возможности очаровывать меня в наши краткие совместные часы…

В Брюссель я возвращаюсь только после того, как спектакль «Чернобурая лисица» сходит с репертуара. Между тем прошло почти полгода. Марсель и я договорились, что каждый использует счет другого, когда он гостит у него. Таким образом мы уходим от строгих ограничений в обмене валюты. Мне, например, разрешается брать за границу лишь десять марок.

В день моего приезда Марсель дает званый ужин. Перед этим мне хочется сходить к парикмахеру. Моих десяти марок для этого недостаточно, и я прошу Марселя дать мне денег или еще лучше чек, чтобы я, как мы договаривались, во время моего пребывания могла пользоваться его счетом.

Он бросает на меня странно напряженный взгляд:

— Зачем тебе деньги?

Вопрос выводит меня из себя — сама его постановка: разве я должна давать объяснения? Давать отчет? Он что, не доверяет мне? Как это возможно?..

— Прежде всего на парикмахерскую, — озадаченно говорю я.

— Разве ты не обменяла свои десять марок?

— Но их же не хватит.

— Для дешевой парикмахерской вполне достаточно…

Я растерянно молчу.

Семеня, входит дочка Марселя от первого брака, очаровательная маленькая девочка. Она хочет, чтобы папочка подарил ей новую куклу.

Марсель выписывает банковский чек, вызывает колокольчиком экономку, вручает ей чек и велит немедленно купить малышке самую красивую куклу в Брюсселе… Цена — это он подчеркивает особо — «цена не играет роли».

Вечером мы с Марселем принимаем гостей.

Каждому новому гостю он повторяет то, что уже несколько недель радостно и гордо провозглашает своим друзьям: «C'est ma femme — madame Tschechowa».

Но теперь в его голосе нет прежней радости — скорее слышится странное напряжение, которое чувствовалось днем, когда он спросил меня: «А зачем тебе деньги?…»

И тем не менее я невозмутимо улыбаюсь гостям.

Холодные закуски поражают воображение. Нет недостатка ни в чем, чего бы ни пожелал привередливый гурман.

Около полуночи общество расходится, остаются лишь два-три друга Марселя, и он предлагает, чтобы мы отправились в бар.

Когда мы приходим туда, выясняется, что Марсель и его друзья здесь хорошо известны. «Почему бы и нет?» — думаю я. Но вскоре я понимаю, что мы не просто в баре, а в «заведении». Мой муж и его друзья флиртуют со смазливыми девицами, словно меня нет. Марсель обещает Лу, особенно породистой красавице, навестить ее на следующей неделе.

На следующей неделе я должна сниматься в Берлине…

Я прошу Марселя, чтобы он отвез меня домой. Его друзья еще остаются.

Я спрашиваю Марселя, почему он меня унижает.

Он усмехается:

— Ты же моя жена…

Марсель уже больше не улыбается. Взгляд его беспокоен, в глазах внезапно вспыхивает болезненный блеск. Мне приходят на память слова берлинского врача: «…чрезмерное нервное и духовное перенапряжение»…

— Я ожидаю от моей жены, — говорит Марсель, — что она будет всегда рядом. Мне нужна она. Мне нужна и физическая близость, постоянно, каждый день и каждую ночь. Если моя собственная жена избегает меня, я иду к другим женщинам… я вынужден это делать, понимаешь ли ты меня, я вынужден…

Я обескураженно молчу. Потом тихо спрашиваю:

— Когда же я избегала тебя?..

— Тебя не бывает неделями, часто месяцами.

— Ты же знал, что я не откажусь от своей работы. Ты был с этим согласен.

— Я надеялся, что однажды ты меня полюбишь больше, чем свою работу. И я был твердо уверен, что ты покинешь эту ужасную страну…

— Я не брошу свою профессию, — говорю я упрямо и еще раз твердо подчеркиваю это, хотя знаю, что Марсель не переносит подобного своеволия.

Он пожимает плечами:

— Если это делает тебя счастливой…

Мы еще несколько раз видимся в Берлине и Брюсселе. После каждого расставания я надеюсь, что мы встретимся другими, что месяцы разлуки сделают нас внутренне ближе. Но я заблуждаюсь. Марселю нужна постоянная физическая близость…

Во время моего последнего пребывания в Брюсселе я узнаю от эмигрантов, что в Германии существуют концентрационные лагеря; они описывают по-дробности, рассказывают о терроре СС. До сих пор я не верила этим слухам, но то, что сейчас мне рассказывают эмигранты, не вызывает сомнений.

Мне на память приходят слова Марселя: «…ты покинешь эту ужасную страну»…

Я вспоминаю банкира Штерна, который однажды спас меня из, казалось бы, безвыходного положения, и еду к нему в Лейпциг. Он действительно в ближайшее время ожидает самого худшего. Тогда я безотлагательно спешу к Герингу.

— И что вам дался этот Штерн? — спрашивает он меня скептически, предостерегающе.

Я рассказываю ему всю историю и, к удивлению, встречаю понимание. Что стоит для людей, которые упрятывают в лагеря тысячи невинных, вдруг сжалиться над одним-единственным из них? Означает ли это, что в каком-то уголке их сознания все-таки живет ощущение вины и они стараются отделаться одним добрым делом?

Как бы там ни было, господин Штерн беспрепятственно выезжает за границу. До его смерти в пятидесятые годы мы ведем с ним оживленную переписку, движимые взаимной благодарностью.

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату