должна быть моя реакция? Я, само собой разумеется, должна была бы вышвырнуть его и заявить в полицию. Естественно…
Но в эти времена все неестественно. Господствует оккупационное право одностороннее право, мягко говоря… А Кайзер — американец.
И тем не менее я спрашиваю его, что он, как представитель «Парамаунта», имеет общего с «атомным» шпионажем.
— Сам по себе ничего, — бойко отвечает он. — Но я должник перед моим другом майором Бредли и хочу как можно быстрее внести ясность в это сомнительное дело. Кроме того, я, как предъявитель костюма Пракка, по вашей милости попал в двусмысленное положение. Я, бывший солдат и сотрудник разведки, этого потерпеть не могу.
В последующие дни Кайзер обшаривает каждый квадратный метр театра и моей квартиры.
После этого заявляет, что теперь убежден в том, что я была без моего ведома вовлечена в контрабандный провоз документов. Некоторые признаки указывают на то, что определенные люди очень тонко воспользовались моим именем и моими контактами. Уже несколько дней за мной ведется наружная слежка неизвестными лицами, люди Си-ай-си* будто бы установили, что это, скорее всего, русские.
Я иду к телефону. Я собираюсь позвонить в советскую комендатуру, чтобы внести ясность.
Кайзер вырывает трубку из рук и набрасывается на меня:
— Бросьте! Теперь я даю вам две возможности на выбор: либо вы помогаете нам выйти на след этой организации, либо я вынужден буду арестовать вас.
Чуть позже предположения Кайзера о «советской организации» словно бы подтверждаются: из вечера в вечер по пути из театра в Кладов за мной следует «опель-кадетт». На третий вечер я пытаюсь отделаться от преследующей машины еду боковыми улочками, внезапно меняю направление. Тщетно. Машина прилипла ко мне, словно репей.
На следующий вечер она вновь тут как тут.
Я пробую новый обманный прием — еду по улицам со встречным движением. Безуспешно. Машина упорно держится на расстоянии, но не исчезает из моего поля зрения.
Когда наконец я выхожу из машины перед своим домом в Кладове, «опель» тоже останавливается примерно в ста метрах с потушенными огнями. Потом разворачивается и исчезает в темноте.
На следующий вечер он снова тут как тут, держится позади меня, пока я не вхожу в дом, после чего разворачивается обратно.
Дома я обнаруживаю письмо на русском языке, написанное каким-то странным слогом, без какого- либо обращения:
«Вы в большой опасности! Видел вашу фотографию — без ума от вас. С этих пор не могу прикоснуться ни к одной другой женщине. Все время я спрашивал себя: зачем эта война? Сегодня я знаю: это было предопределено, я должен был познакомиться с вами. Я попытаюсь защитить вас от угрожающей вам опасности и буду следовать за вами на соответствующем расстоянии.
Автомобиль № 32684».
Итак, может, это вовсе никакой не «агент-враг», а излишне экзальтированный, пылкий почитатель?
Далее происходит следующее: в дом присылают цветы и конфеты. Это почти непостижимо. Откуда в наше время у человека бонбоньерка?
Я настораживаюсь, даю сначала понюхать пралине моей кошке и доверяю безошибочному инстинкту животного: вредное она есть не станет…
Кошка не прикасается к сладостям. Моя подозрительность растет.
Следующей ночью в дверь отчаянно названивают, вдобавок кто-то оглушительно сигналит автомобильным клаксоном. Это продолжается долго.
Когда я открываю дверь, машина срывается с места. Мне под ноги падает письмо. Отправитель: «Автомобиль № 32684». Строки набросаны торопливо:
«Я люблю вас больше всего на свете! Больше не могу! Приезжайте прямо сегодня ночью — умоляю вас! Жду вас через полчаса — в 500 метрах отсюда, по дороге в театр!»
Поведение моего «почитателя» постепенно наводит на меня ужас. Я спрашиваю себя, что ему взбредет в голову в следующий раз, более того: со всей серьезностью я задаю себе вопрос: не идет ли речь о патологическом случае с криминальным уклоном?
Два дня спустя — «опель» тем временем по-прежнему каждый вечер следует за мной из театра в Кладов, останавливаясь за сто метров от моего дома, — утром в дверной косяк всунута записка.
Те же торопливые строчки по-русски:
«Теперь шутки в сторону! Еще со времен татаро-монгольского ига умыкали женщин побежденных народов…»
И потом впервые цитата из «Лесного царя» по-немецки:
«…und bist Du nicht willig, so brauch'ich Gewalt*. — Автомобиль № 32684».
Сумасшедший. Никаких сомнений.
Мои нервы больше не выдерживают. Я отправляюсь в советский сектор в комендатуру.
Полковник холодно откидывается в кресле назад, когда я рассказываю свою историю об «автомобиле № 32684». В качестве доказательства предъявляю ему записку незнакомца, которая утром торчала в моей двери.
Полковник бесстрастно улыбается:
— Какой-нибудь влюбленный индюк, не так ли?
Спокойствие этого человека сокрушает остатки моего самообладания. Я так больше не могу. Я не уйду из комендатуры, пока не буду уверена, что этот «влюбленный индюк» некоторым образом «по долгу службы» не исчезнет из моего поля зрения.
Итак, я перехожу в наступление:
— А как же ваши земляки, которые уже несколько недель шпионят за мной и театром? Или я их вообразила? Может, я страдаю галлюцинациями?
Мой вопрос, похоже, лишает полковника его олимпийского спокойствия, он настораживается. Но не только настораживается. К сожалению. Потому что теперь уже задает вопросы он. И в течение нескольких минут вытягивает из меня то, что хочет: я рассказываю ему все — в том числе и об американце Джордже Кайзере и мистическом листке с «атомными формулами».
Полковник неподвижно слушает меня, кивает, молчит две-три мучительных секунды, потом встает, приглашает вежливым жестом в соседнее помещение и просит подождать. Он будет разговаривать со ставкой в Карлсхорсте.
Итак, я жду.
Мне предоставляется многочасовая возможность поразмыслить о том, что я сделала правильно, а что нет, и чего мне стоит ожидать в будущем в этой стране, и чего не стоит.
Через пару часов внутренне я уже готова эмигрировать во Францию, Англию или Штаты, куда угодно — лишь бы русские не разрешили эту проблему на свой лад и не «предложили» бы мне долгое путешествие в Сибирь.
Три часа спустя снова входит полковник и предлагает мне нечто совершенно иное: гастроли в советском секторе.
Я молчу, сбитая с толку.
Полковник остается вежливым:
— У нас есть основания, чтобы просить вас об этих гастролях.
— Могу я узнать — какие?
— Не сегодня. Позднее. Для вашего спокойствия я могу сказать одно — вы будете гастролировать у нас в собственных, но также и в наших интересах. Мы, как и вы, хотели бы поточнее узнать об этой «машине № 32684» и людях, которые следят за вами.
— Благодарю вас.
— Спасибо за согласие. Я должен попросить вас еще о двух вещах: напишите незнакомцу из «автомобиля № 32684» записку, что ждете его в своей гримерной после спектакля. Тогда мы точно установим владельца автомобиля…
