Орудия убийства не нашли. Склонились к тому, что это был твердый металлический или каменный предмет и он был унесен злоумышленниками с места преступления.
Удар был очень профессиональный. Скорее всего, наносил его настоящий киллер. Почему же он не выстрелил? Боялся, что это будет слишком громко? Но он мог использовать глушитель. Разыгрывал какую-то сцену? Но он это сделал плохо – его замысла не поняли.
То, что никто на дискотеке ничего не слышал, было неудивительно. Там грохотала музыка. Несколько Марининых однокурсников видели ее на втором этаже, они утверждали даже, что она танцевала, не сняв свои темные очки. Половина танцующих была в очках – так было модно.
Возможно, кто-то что-то слышал на наркоманском пятачке. Но никто ни в чем не признался. Правда, музыка грохотала на весь парк – на втором этаже танцпола были открыты окна.
«Мало же вы накопали, – насмешливо и почти равнодушно произнесла она. – Где и кем куплена кислота – неизвестно, куда делся пакет – неясно, почему пошла на дискотеку – непонятно».
Искали в основном по связям отца. Большую часть бумаг занимали эти стандартные вопросы: может, отняли у кого-то акции? Может, кто-то угрожал за то, что перешли дорогу? Бандиты ничего не вымогали?.. Бесконечные вопросы, которые, видимо, рвали и рвали отцу душу.
Как же он себя чувствовал в те дни? Больница, милиция, работа, больница, милиция… Как не покончил с собой еще тогда? Но тогда еще не было честного Иртеньева, по-западному говорящего правду, не было этих ужасных однотонных лет, отмечаемых бесконечными дорожками кардиограмм и мелодичным пиканьем дорогих аппаратов. Это для нее время остановилось, для него оно шло.
Бедный отец…
Марина отложила бумаги, положила голову на сцепленные руки, задумалась, глядя в окно. «Теперь меня мало что может удивить», – безучастно подумала она.
Она ошибалась.
В соседнем кабинете в это время происходил разговор, последствия которого сильно удивили ее уже через два часа.
– Иван, – сказал по телефону хозяин этого кабинета, – у меня для тебя неприятные новости. Полиция Марбеллы прислала запрос на главврача клиники фонда. Они что-то на него нашли, он теперь подозреваемый. Поскольку главврач – ты, я решил тебя по старой дружбе предупредить.
– Пожалуй, я подъеду, – после паузы сказал Турчанинов. – Надо кое-что выяснить.
Когда через два часа Марина выходила из здания управления, она увидела через дорогу Турчанинова, закрывавшего дверцу своих «Жигулей». Кажется, он ее не заметил – она быстро встала за кустами. Вполне возможно, его вызвали, потому что… Но он не пошел к бюро пропусков, он протянул милиционеру какие-то корочки.
«Странно», – тихо сказала она вслух. Потом поразмышляла немного и набрала телефон фондовского адвоката Крючкова.
– Извините, что беспокою… Вы ведь ведете все наши дела. Вы не знаете: когда Турчанинов устраивался на работу, он представлял какие-нибудь документы? Паспорт, например?
– Вы нас обижаете, Марина Михайловна. Пока вы лежали в клинике, там было режимное предприятие. Как же без паспорта? Конечно, представлял.
Следующий звонок был следователю, от которого она только что вышла.
– Вам не знакома такая фамилия – Турчанинов? – спросила Марина.
Следователь отчего-то замешкался.
– Вы… его… знаете? – От волнения она с трудом подбирала слова.
– Это бывший следователь, очень известный, хороший… Он давно уволился, – промямлил тот. – А зачем вам это? Это-то уж вовсе ни при чем!
– Что – ни при чем?!
– Ну, этот судебный процесс над вашим отцом… Все давно закончено! Михаил Александрович расстроился бы, если бы узнал, что вы этим интересуетесь. Право слово, хватит вам и того, что вы сегодня узнали!
– Почему этот следователь уволился?!
– Ну, дело-то развалили, а он ему столько лет отдал… Может, боялся за свою жизнь… Марина Михайловна, я не могу по этому телефону говорить такие вещи. И вообще, это не мое дело. Извините, у меня допрос.
– В библиотеку фонда! – разъяренно сказала она шоферу и так хлопнула дверью, что со стекла свалилась присоска ароматизатора.
17
Огромный, метров в двести, холл был весь отделан мрамором. По полу расходилась кругами геометрическая мозаика блеклых тонов, а вдоль стен стояло несколько скульптур и похожих на лохани чугунных скамеек. Они были с подушками, но без спинок – с одними подлокотниками.
Когда дизайнер закончил работу – это было десять лет назад, – один из сотрудников сказал: «Римские термы какие-то». Все оглянулись по сторонам и захихикали: холл действительно напоминал то ли античные бани, то ли Помпеи незадолго до извержения Везувия.
Прошло десять лет, мрамор кое-где треснул, белые стены потемнели, а из мозаики какой-то умелец выколупал почти все синие части. Теперь сотрудники называли свое место работы: «Римская империя времен упадка».
Главный юрист фонда, страдавший от тайной, неизлечимой и безответной любви к философии, любил порассуждать на тему крушения империй. Родом он был из Узбекистана, на его глазах этот гигантский и пряный кусок советского пирога отвалился от России. Юрист съездил в Ташкент года четыре назад – он
