Пожилой засопел. Ему явно не нравилось, что исчезновение яшмовых фигурок обнаружилось так поздно.
— Вы уверены? — спросил он.
— Да. Он их доставал оттуда... когда это нужно было...
Произнося эти слова, Марианна сладко и многообещающе посмотрела Гергиеву в глаза. Он усмехнулся.
— Это заносить в протокол? — отрываясь от компьютера, спросил третий следователь.
— Это заносить в протокол? Насчет
— Ради бога.
В комнату вернулся парень в форме. За ним семенила ливанка. Замыкала шествие взволнованная кухарка.
— Как вам не стыдно! — крикнула уборщица Марианне. Я здесь работаю три года! Не было никаких претензий! Никогда! У них карточки валялись на каждой тумбочке, я могла свободно переводить любые суммы! Антон не считал денег! А кольца?! Я их тысячу раз доставала из ванной, из-под кровати, они их теряли и говорили мне: «Бог с ними!» Но я всегда находила! — От волнения ливанка приобрела небольшой акцент.
— Ладно, ладно! — зло перебил ее пожилой. — Успокойся. Развыступалась... Почему не заметила, что фигурок нет на месте?
— Они не всегда тут стояли!
— Ну конечно! — сказала Марианна.
— Зачем наговариваете на меня? Вы ничего не знаете!
— Ты только не волнуйся.
— Вы зря клевещете на нее, — вступилась за ливанку кухарка. — Антон эти фигурки часто убирал в комод... Именно из-за того, что там хранилось.
— Посмотри в комоде, — приказал пожилой парню в форме.
Тот выдвинул все ящики и пожал плечами.
— Ну, в общем-то, все логично, — вполголоса сказал Гергиев. — Их взяли именно из-за содержимого... В доме находились и более ценные вещи.
Это, действительно, должно было казаться очевидным, в том числе и Марианне, но она закусила удила. Видимо, мою подругу потрясло, что маленькая ливанка — уборщица! — накричала на нее при всех. В таких случаях Марианна сама кричать не будет: она станет методично и ласково добивать человека, доводить его до истерики.
— Нет, они всегда здесь стояли. — Тон Марианны стал предельно доброжелательным. — И Антон часто говорил, какие ценные эти фигурки. Он-то имел в виду, что они достались ему по наследству... Но тупой человек мог неправильно понять эти слова.
— Какой тупой? — воскликнула ливанка.
— Успокойся, — жалостливо сказала Марианна. — Антон говорил, что они бесценны, но совсем в другом смысле.
«Это мои божки... — вспомнила я. — Никогда с ними не расстанусь! Вот божок Раста. Вот божок Корда. Вот божок Лена — самый толстый из всех божков!» — Нет, не «толстый», а «жадный», да — «самый жадный из божков». При этом он как-то так трогал эти фигурки, что казалось, будто они кивают ему головой. Правильно, голова была крышкой — ее можно было открывать и закрывать, потому так и казалось. Три божка. Не четыре...
Ливанка уже плакала. Возмущенная обвинениями, кухарка вдруг часто задышала.
— Между прочим, — обратилась она к пожилому следователю, — ее муж, — презрительный кивок в сторону Марианны, — звонил Елене в тот день. У них был очень неприятный разговор.
— Что еще мы узнаем за день до передачи дела в суд? — кисло спросил пожилой, ни к кому конкретно не обращаясь. — Вы не могли рассказать это еще позже? — Теперь он повернулся к кухарке.
— Я думала, это не мое дело. Но теперь ее нападки кажутся мне подозрительными.
— Давай-давай! — насмешливо подбодрила ее Марианна.
— Мне показалось, что ее муж, — опять кивок, — предлагал Елене какую-то нечестную сделку.
— Ай-я-яй! — Марианна осуждающе покачала головой. — Какой нехороший!
— Вы не могли бы без комментариев? — попросил ее пожилой.
Она послушно закрыла рот ладонью.
— Да, — твердо сказала кухарка. — Речь шла о полумиллиарде.
Глаза Гергиева заблестели при этих словах.
— Эта сумма произносилась вслух? — спросил он.
— Да. Елена воскликнула: «Полмиллиарда?! Ты с ума сошел?!» А когда разговор закончился, она сказала: «Схему продумал! Вот сука!»
— Может быть: не полмиллиарда, а миллиард? — переспросил Гергиев.
Кухарка мстительно улыбнулась, глядя на Марианну, и ответила:
— Может быть.
— Он что-нибудь сообщил об этом разговоре? — повернулся пожилой к Гергиеву.
— Он действительно звонил, но утверждает, что искал Антона. Как и все остальные звонившие.
Пожилой вздохнул.
— Знаете, это ваши дела. Вам нужно найти пропавшие деньги... У нас все нормально. На днях мы привозили сюда подозреваемого, он сказал, что ничего не помнит, был под кайфом, но во всем заранее признался.
— Он признался? — спросила я. — Разве этого достаточно?
— А что нам делать? Человек вколол себе столько героина, что, наоборот, если бы он контролировал себя, это было бы странно... Его мать утверждает, что это она все сделала, просит его отпустить... Вы ведь понимаете, наверное, что исчезновение шкатулок с героином тоже не в его пользу...
— Странно, что их еще не обнаружили, — зло сказала я. — Что он их не обронил где-нибудь на шоссе... Или не поставил у себя дома на самом видном месте!
— Нет, у него дома таких вещей мы не находили, — поразмышляв пару секунд, сказал пожилой.
— Мне можно отлучиться? — спросила я.
— Да, только ненадолго. Вам надо будет подписать показания.
...В конце анфилады располагалась стеклянная стена с дверью в сад. Ее было видно и из одной половины дома — личной, где не стоят камеры, и из другой — для гостей, по которой Елена с толстухой, тем не менее, не пошли в тот день. Именно открывавшийся в конце анфилады сад и придавал всему дому вид какой-то средневековой галереи, находящейся не внутри помещения, а снаружи. Я открыла дверь. Сад оказался неожиданно душным, я даже задохнулась в первую секунду после кондиционированной прохлады дома. Какой-то жук стукнулся мне в грудь — ему повезло: если бы не я, он разбился бы о стекло. Елена часто ругалась, что жуки и комары пачкают прозрачную стену. В их кондоминиуме нельзя использовать химикаты против насекомых — эти богатые страдальцы замучились постоянно подселять птиц. Они не хотят признать свое поражение: природы в Москве нет и быть уже не может, — вот и хватаются за любой предлог. Идея фикс последних двух лет: птицам не хватает натурального корма. Поэтому комары здесь на вес золота... Надеюсь, я не поранила жука своей грудью? Надеюсь, она достаточно мягкая? Или, как говорит Марианна, дряблая...
В конце мощеной дорожки, за кустами барбариса расположился «позор». Так его называла Елена: «наш позор». Но не раздраженно (Елена никогда не разговаривала с Антоном раздраженно), а почти любовно. Разговор об этом «позоре» шел все годы, что они жили здесь, и в последнее время я была готова поспорить, что они уже никогда не снесут свой сарай.
Я полностью в этом убедилась после того, как к ним в кондоминиум переселился один известный политик. Он три месяца шумел чем-то и тарахтел (не сам, конечно, а рабочие и их машины — сам-то политик в это время шумел и тарахтел в Думе), а потом оказалось, что он перевез на свой участок... дворец! Настоящий старинный дворец! Небольшой, правда, и не такой уж старинный, но зато ободранный и
