снова как бы восходили от земли и таяли к своим верхним границам. Они напоминали ледяное пламя или легчайшую ткань, привязанную к полу, которую подсвечивают и на которую дуют снизу.
Очень спокойно и ясно я подумала, что если они приблизятся ко мне, я в тот же миг умру от разрыва сердца. Собственно, я была уже за пределами страха. Казалось, что все мои сосуды, вплоть до мельчайших, заполнила густая, игольчатая субстанция таких низких температур, каких не бывает ни на земле, ни в космосе. Меня словно накачали жидким водородом — я тоже, наверное, светилась лазурным цветом ужаса. Все, что я ощущала в тот момент — это невыносимый холод.
Но они не приблизились. Они остановились у мраморного стола и изменили свой цвет. И вдруг по моей спине пробежал слабый ветерок. Я успела подумать, что это может быть все что угодно: открывающаяся дверь в ванную, запускающая вполне реального убийцу, ожившая скульптура, заносящая надо мной мраморную руку, покинутая аура, повторяющая свой бесконечный путь в пространстве — и все это одинаково кошмарно, и все грозит мне смертью.
И потеряла сознание.
Я немного рассекла бровь при падении. Мне еще повезло — на мраморных полах можно расшибиться так, что потом всю жизнь будешь работать на врачей. Повезло и в другом: сознание выключилось, пожалев сердце. Когда я пришла в себя, мир перестал расслаиваться перед глазами.
Голова болела. Я пролежала на полу около часа. По крайней мере, за это время стало совсем темно. Я взглянула на воду. Тот, кто плавал в сумерки — в море ли, в бассейне — знает, что наступает такой миг, когда уютная лазурная масса воды внезапно становится резко враждебной, и даже непонятно, как это можно было восторгаться ее приветливостью, и теплотой, и невесомостью. Стоит солнцу покинуть берег, как тьма чужого мира поднимается со дна, и сразу ощущаешь: это воистину чужой мир, в нем нет ни тепла, ни снисхождения. Срочно на берег! В теплую и живую темноту мира своего...
Увидев кровь на полу, у самого виска, я снова закрыла глаза. «Меня не убили! Стукнули, но не убили!» Я не подумала о том, что этот неведомый злодей может еще находиться рядом или вообще стоит и смотрит, нависая надо мной, как каменный гость. Я просто обрадовалась, что жива. Тишина и темнота ванной теперь казались уютными. С закрытыми глазами я стала размышлять: «То, что я видела, не имеет отношения к реальности. Точнее, это реальность, но другая. Она не может принести вреда... Скульптуры не ходят по домам, даже в полночь. А тот, кто убил Елену, не приблизится к этому дому и на пушечный выстрел. Остается случайный прохожий: любитель поживиться чужим добром... На фиг ему переться в ванную?.. Тогда откуда кровь? А вот откуда: ты не пообедала и грохнулась в обморок... Молись, чтобы твоя беспокойная голова была пробита только снаружи».
Я поднялась одним резким движением. Голова закружилась, но не сильно. Пятно крови на лбу было почти неразличимо. Я взяла полотенце, вытерла лоб, вытерла пол и быстро вышла из ванной. Мне очень хотелось уронить скульптуру, чтобы она перестала таращиться, но я понимала, что позорно бегу с поля боя. Это ее мир, она усмехается мне вслед.
В машине я стала прятать полотенце под сиденьем, но когда наклонилась, на одежду капнула кровь. Пришлось ехать в ближайший санитарный пункт...
На оплату медсестре ушли последние деньги с карточки («ваша страховка не учитывает внеурочную работу»). А ведь все, что она сделала — это перевязала голову. Но попробуй не перевязать — полиция остановит на первом же перекрестке. Штраф — сто пятьдесят тысяч!
Уже в машине я приступила к окончательным действиям. Надев купленные перчатки, я порвала пакет с веревкой, потерла его о другой пакет — запыленный, лежавший в пластике — упаковала в стерильную белую коробку для медицинских анализов (стащила в санитарном пункте, когда медсестра отвернулась), положила коробку под сиденье.
На трассе я притормозила у мусорной кучи, выбросила полотенце и веревку.
Затем со своей записной книжки влезла в файлы нашего отдела, нашла там личное дело, а в нем — адрес.
Часы мелодично сообщили, что уже десять.
Я стояла у забора и смотрела на уютный садик перед крыльцом. Дорожки красиво подсвечивались, лампочками были украшены даже шары искусственной туи. Разместились здесь и детские качели, и пластиковая горка, и небольшой бассейн без воды.
Вздохнув, я толкнула калитку. В доме что-то заверещало. Когда я приблизилась к крыльцу, дверь уже открылась.
Инна стояла в ярко освещенном дверном проеме и смотрела на меня без особого удивления. Можно сказать, с раздражением, но вполне в рамках приличий. У дверей, в прихожей, за Инниной спиной, стояли дорогие чемоданы. В глубине дома заплакал ребенок.
— Да.
— Уже полтора месяца?
— Месяц. Сегодня как раз месяц.
— Поздравляю.
— Спасибо.
— Удалось сбросить вес после родов?
— Она не сильно набрала... Просто живот был большой. Вы с ней знакомы?
— Вы же знаете, что нет.
— Надеюсь, обойдется без дешевых скандалов? Хотя вы и поклонница всякого старья... Но в поведении, думаю, современный человек? Не будете вцепляться сопернице в волосы?
— Сопернице... Инна, я пришла к Алехану. У меня к нему серьезный разговор.
— Он к вам не вернется. Неужели вы этого еще не поняли?
— Надеюсь, что не вернется. Я пришла по другому поводу.
— Его здесь нет.
— Это было бы очень неудачно.
Она развела руками: мол, ничем не могу помочь.
— Главным образом, неудачно для него... Но и для вас тоже.
— Почему же? — без интереса спросила она.
Ребенок снова закричал. Его стал успокаивать мужской голос. Инна нахмурилась. Но не думаю, что вранье сильно напрягало ее: ей было на меня плевать.
— Инна, передайте Алехану, пожалуйста... Что я буду сидеть здесь ровно десять минут.
— Где здесь?
— На вашей площадке. Прямо на качелях...
— Вы жалкая и смешная. Он не вернется.
— Вы все немного ошиблись с оценкой моего характера. Но это неважно. Я буду сидеть на ваших качелях ровно десять минут...
— Я вызову полицию.
— Нет, это я вызову полицию. И сделаю это ровно через десять минут. У меня есть все доказательства, что вы украли деньги у нашей корпорации и что ваша дочь вместе с моим мужем убили Елену Татарскую. У меня есть все доказательства, Инна, вы понимаете?
Даже против света было видно, как она побледнела.
— Вы лжете. Вы блефуете.
— У вас есть девять минут, чтобы решить на своем семейном совете, так это или нет. Я буду на качелях.
Я действительно села на качели и стала раскачиваться, задевая ногами искусственную траву. Она неприятно скрипела. Дешевая...
Дверь открылась, выпуская длинную желтую дорожку; по ней вначале пошла тень Алехана, а потом и он сам.
— Что случилось? — спросил он еще издалека.
В темноте мне не было видно его глаз, но хотелось думать, что мой бывший муж стесняется в этот момент. Алехан приблизился. Я посмотрела ему в лицо и поняла, что он совсем не стесняется. Он тоже
