— А что делать! У меня же нет восьмидесяти соток. Кушать-то что-то надо.
— Кстати, насчет кушать, — сказала старуха. — Пойдемте, пропустим по стаканчику?
Дом старухи оказался наискосок от Марининого. Он был точно таким же, с висячими ушами, и зеленый штакетник не закрывал его с улицы. В саду так же валялись изъеденные короедом ели, только старуха посадила несколько петуний у входа. Петуниям, видимо, не хватало света, и они выросли до невероятных размеров: какие-то ужасные голые плети с бледными истрепанными розетками лежали на земле. За ними валялась полусгнившая лавочка.
— Это моя клумба! — насмешливо проговорила старуха и с неожиданной злобой ударила палкой по цветам. — Хреново быть старым, не так ли? — она обернулась к Ивакину и взглянула на него исподлобья.
— Умирать плохо, — произнес Ивакин. — Я бы и старым согласился жить.
— А я не люблю жить. — Старуха поднялась по ступенькам и завозилась с ключами.
— Вообще поселок навевает что-то такое, похожее на ваше настроение.
Старуха задержалась в дверях, пропуская Ивакина, и снова посмотрела на него исподлобья.
— Вы не агент, — сказала она. — Вы мент.
Ивакин улыбнулся.
— Меня выдала любовь к жизни?
— Вас выдало то, как вы смотрели на дом. Стала бы я останавливаться ради какого-то агента! А уж приглашать агента в дом!
Пока она возилась на кухне, Ивакин немного побродил по дому: устроен он был просто поразительно. От главной комнаты с круглым столом отходили какие-то кабинетики, через которые, пройдя несколько коридоров и других кабинетиков, можно было вернуться обратно к круглому столу. Можно было сделать это и выйдя через другую дверь. Можно было также заблудиться. Из кухни хорошо просматривался Маринин дом. Везде в комнатах висело множество фотографий.
— Удивительный дом! — сказал Ивакин, когда старуха появилась в комнате, неся поднос с рубиновым графинчиком, гранеными стаканами и… чипсами. («Ну и старуха!» — мысленно засмеялся он).
— Когда-то все дома в поселке были такими, — заметила хозяйка, садясь к столу и жестом приглашая гостя последовать ее примеру. — Их проектировал как раз первый хозяин дома, которым вы интересуетесь.
— Нелепый проект, не так ли?
— У каждого времени свои представления о красоте. Я вот, например, всю жизнь была высокой и худой. Это доставляло мне ни с чем не сравнимые страдания.
— Трудно поверить, что женщина с такой внешностью страдала от комплекса неполноценности, — произнес Ивакин, разглядывая фотографию на стене, на которую указала старуха.
— Да уж поверьте, — усмехнулась хозяйка. — И пейте, пейте, это дорогой немецкий вишневый ликер. Мне его два дня назад оставил племянник подруги. Ублажал. Или спаивал. Надеется, что на него подпишу! — Она снова подмигнула Ивакину и рассмеялась. — Я перелила только. Между прочим, старинный хрустальный графин фирмы Баккара. Так что не думайте, это не наливка Плюшкина.
— И чипсы племянник подарил?
— Нет, чипсы я сама покупаю. Обожаю чипсы.
— Милицейский генерал на фото — ваш муж?
— Обижаете. Он уже был старым генералом, когда я устроилась в его семью домработницей. Так получилось, что их род вымер… И теперь я единственная хозяйка. В нашем поселке два таких дома: мой и Маринин.
— Каких таких?
— Выморочных. Заколдованных… Мой генерал застрелился.
— Да, я слышал. Где-то в пятидесятом, верно? Такая же фотография, кстати, и у нас в музее висит.
— Он застрелился из-за того, что… Ну, да это не важно. Говорили, что от страха. А первый хозяин вон того дома, — она посмотрела в сторону кухни, — застрелился от горя. Но из того же пистолета! И у пистолетов бывают истории. Этот кончил тем, что Маринин отец стрелял из него по бутылкам… Так вот, вы говорите, дом нелепый. Нет. Просто он соответствовал моде того времени. Ведь первый хозяин Марининого дома был выдающимся архитектором. Мой последний муж, художник, его просто боготворил. Он мне говорил: «Ираида, все то дерьмо, которое он вынужденно проектирует, за которое получает государственные премии, — оно ничего не значит! Он гений, попавший в тиски! Если бы ему дали работать, не Корбюзье определял бы современную архитектуру, а он, наш сосед!» Этого никто не понимал. В том числе его дура-жена, бесконечно копившая панбархат и котиковые шубки. Когда я впервые увидела его проекты, я сказала ему: «Как хорошо здесь, как уютно и свежо. А это детская?» — спросила я, показав на одну из комнат. И он кивнул и заплакал… У него ведь и внук пятилетний умер от дифтерита.
— Значит, их род угас на ваших глазах?
— На моих глазах вообще все в этом поселке происходило: этот род угас, все остальные разъехались. Я, собственно, последняя из первых, — и старуха налила еще по стакану.
— Была также Марина.
— Нет, Марина не была. Ее семья въехала в конце шестидесятых, когда она сама была еще совсем ребенком, очень поздним и избалованным ребенком, кстати.
Тогда это была государственная дача, и после смерти снохи застрелившегося архитектора — а она все ждала, дура, когда свекровь помрет, замуж не выходила, — так вот, после ее смерти наследников не осталось, и государственная дача перешла к новому владельцу.
— Марининому отцу.
— Да. Молодому замминистра, как у нас говорили. Он въехал в дом, полностью обставленный вещами старых владельцев. Бр-р-р! — старуха поежилась. — Но их вкусы оказались похожими. Таких молодых новичков, как Маринин отец, больше не было. Это сейчас богатые обязательно молодые, и старость ассоциируется только с нищетой. А тогда нет, надо было вначале поработать, заслужить. Ну, если ты не космонавт, конечно.
Неожиданно раздался бой часов. Старуха замолчала, вслушиваясь. Вишенки на ее шляпе печально покачивались в такт ударам.
— О, Маринина мать произвела впечатление на наших жеребчиков! Такая белая, пышная, молодая. И старик, — снова кивок в сторону стены, — тоже бы порезвился, но, увы! Он уже двадцать лет лежал на Новодевичьем с простреленным черепом!
«Не стало бы плохо бабке!» — тревожно подумал Ивакин, замечая, что она пьянеет.
— И сын его только и успел начистить сапоги — он тоже был ментом, полковником, — чтобы пройтись пару раз перед их забором, как — хлоп! — сел, родимый. За взятку… Тогда за это много давали.
— После чего его отсюда выписали, да? — с улыбкой спросил Ивакин, глядя на старуху.
— Именно. А я — какая случайность! — успела выйти замуж за его кузена. Он был, как теперь деточки говорят, секс-меньшевик. С ним и прожила… да какая разница, сколько лет! Вы думаете, это легко? Нет, уважаемый, за мои восемьдесят соток я расплатилась сполна.
Ивакин хотел спросить, стоит ли сухой ельник той цены, которая была уплачена, но пожалел старуху. Она ему нравилась.
— Кушайте чипсы! — грустно предложила старуха. — Теперь, я слышала, у единственного наследника Марининого дома неприятности? Но ведь могут и не доказать?
— Могут и не доказать.
— А вы как думаете?
— Я не верю, что убил он.
Старуха удивленно приподняла брови.
— У меня тут шкурный интерес, — пояснила она. — Если он оправдается, то, конечно, быстро продаст дом. Больше всего ему предложит один человек… Я бы хотела, чтобы он продал именно ему.
Ивакин изумленно смотрел на старуху: неужели она до сих пор способна на какие-то махинации с
