настолько толковый старшина, что повара спали у нас, шеф-повару даже дали матрац. Харч все равно был паршивый, зато набирали снизу, и ели мы в первую смену. Под конец, когда приползала какая-нибудь четвёртая команда, остатки разводили водой, чтобы хватило всем.
Не было ни отбоя, ни подъёма, солдатам нравилось — лежали спокойно. От ночного безделья беспощадно резались в карты. Мы несли охрану позиционного района, поэтому были вне всякого контроля. Полагалось ставить парные посты, секреты, патрулировать… Зная нашего солдата, я не рисковал отпускать его дальше десяти метров, мочились с машины.
Единственным офицером, к которому солдаты относились с уважением, был майор Колпаков — начальник инженерной службы. У него с собой было ружье, он брал солдат на охоту, и, как и я, жрал с солдатами из одного котла. Для офицеров накрывали отдельно, даже масло давали. Я знал, что такое кончается плохо, и не отделялся от личного состава. Командир должен сидеть с солдатами в одном окопе и вместе с ними кормить вшей.
Прожив в таком блядстве несколько дней, я понял, что нужно решать продовольственную проблему. Посоветовался с прапорщиком, склонив шеф-повара, свез казахам мешок лука, который выгодно обменяли на пряники и вино. Те были, как кирпич — долго жуешь, но питательные, рота ела два дня. Через два дня мы свезли подсолнечное масло и обменяли на тот же ассортимент. Приценились к складу картошки, но дали отбой. Мы бы продали и вермишель. Ключи от продмашины были у нас, часовой тоже стоял «наш». Шеф- повар был беспробудно пьян.
— Мы забыли, зачем сюда приехали… Так дальше нельзя…
Ему вновь наливали кружку вина и он вновь вырубался на несколько часов под воздействием алкогольной интоксикации.
Караулы
Постовые ведомости, как и полковые приказы, хранили вечно. Сейчас-то их, конечно, сожгли. Ах, какие исторические документы пропали — бумагу научились экономить! По ним можно было узнать, кто стоял в карауле, скажем, в Свердловске в 1925 г. такого-то числа. Пока человек был жив, могли найти и наказать за открывшуюся нерадивость.
Труд военного социально не востребуется, его нельзя овеществить. В военное время страну защищают гражданские, в мирное — прикрываются патриотическими фразами, вроде «высокой боевой готовности», что вызывает необходимость всем друг другу врать.
Заставить часового делать ненужное (ходить по периметру) можно, но сколько для этого необходимо проверяющих? На одного часового — разводящий, помощник начальника караула и начальник караула. Ставят на два часа и за это время дважды проверяют. Часовой охраняет печать, даже не зная, что за ней. (Если бы знал — сам украл бы). Классический пример — автопарк: противоугонные рвы, проволочные заборы. Солдаты каждый день засыпают рвы и едут в самоволку. А что часовой? У него даже патронов нет, стоит на вышке, как пугало. Все это придумано только для того, чтобы не дать ему поспать. Сидел бы в каптёрке, варил в плафоне чифирь.
У меня и мысли не возникало водить часового в автопарк. Главное побыстрее выбить его из караула, чтобы помещение не выстуживал. Его задача — пробежать два километра до огневого сооружения, постучать ногами и там залечь.
— Сменили?
— Сменили!
На складе вооружений система безопасности была продумана до мелочей. Командовал прапорщик, солдаты приходили на работы, переодевались. Передвигались по складу и летом и зимой в одной обуви — обрезанных валенках. На время работ склад закрывался изнутри. Выходить нельзя. Основной вид работы на складе — перетаскивать ящики с патронами и гранатами. Всё опломбировано, ничего открытого нет. По окончании работ вновь раздевались и дефилировали метров десять босиком по бетону. Летом в трусах, зимой в кальсонах. Не любили солдаты туда ходить. Да и офицеры тоже. Хотя патроны и легче получить, чем, скажем, спирт, но склад боеприпасов находился на отшибе, и прапорщика редко удавалось застать на месте. А склонять его отправиться по жаре на склад, означало «нарваться». Он мог заставить считать стрелянные гильзы, сверять коды на их донцах и тут же демонстративно приказать солдату тачкой свезти отсчитанные в металлолом.
На продскладе значительно лучше: его предусмотрительно не охраняли, только закрывали на замок. Пусть лучше ограбят раз, чем часовые будут к этому стремиться постоянно.
Заведующий закрывал солдат на время работ снаружи, предварительно предупредив, какие дефицитные продукты для начальства есть нельзя. Остальное, что видели, то и ели. Однако хитрец- прапорщик предусмотрительно не оставлял в помещении ни хлебы, ни воды, а сухари хранились под замком в отдельном помещении. Без хлеба масла много не съешь, разве что сухофрукты. Прапорщик ничего не проигрывал от такой «свободы». Солдаты попадали в зависимость: когда в обед он приносил хлеб, те уже наперехватывались. Что касается тушёнки, открыть её без ножа можно энергичным трением крышки о бетон, кирпич или даже асфальт. Первоначально такой «паёк» в целях экономии выдавали «губарям», но те весьма быстро научились добывать кашу трением.
Американцы старты не охраняли — кто может поднять стопятидесятитонную плиту? Однажды генерал Галкин прицепился ко мне:
— Почему люк шахты открыт?
— Сейчас пошлю солдат, они закроют.
— Дурак, как они закроют?
— Вы же спрашиваете.
В СССР было принято охранять всё. Старты были огорожены по периметру сеткой под высоким напряжением. Внутри — караульное помещение с убежищем, аппаратной, комнатой начальника караула, все миниатюрное, на 5 человек. Над сооружением башня с бронеколпаком. В сооружениях нового типа башня отсутствует, бронеколпак размещен низко, вход через потерну. Развитие караульных помещений было вызвано изменением порядка службы, о чём ниже.
В караул заступали на неделю. Состав караула: начальник и дежурная смена охраны и обороны. На шесть объектов — 32 человека, тридцать третий — водитель. Поначалу, на плацу, в присутствии начальства, все выглядит красиво: идет развод караулов, играет оркестр… После команды «По машинам» начальство сматывается. Несчастный начальник караула остается один на один со своими проблемами. Вместо четырех машин дают одну, хорошо ещё, что бортовую ГАЗ-66, а не бронеавтобус — «колун» на шасси ГАЗ 66.
Вместимость ГАЗ-66 — двадцать солдат с автоматами между ног. Теперь попробуйте загрузить в неё тридцать человек с оружием и продуктами (а это 20 ящиков, мешков с картошкой, хлебом и говяжьими мослаками), ещё 40 табуретов и двадцать матрасов. Солдат при этом превращался в неизбежное зло. Старшина вёз какие-то вещи в нашу подпольную каптёрку, мне нужно было доставить домой, например, холодильник. Наконец всех утрамбовывали. Последних с дичайшим матом забивали в машину пинками. Кузов сзади закрывали брезентом и затягивали ремнями, чтобы добро не повыпадало. Иногда караулу перепадала и машина БМДС, трехосный КАМАЗ с КУНГ. Старшине, при всем желании, не удавалось забить её матрацами и табуретками. Оставалось полно места, некоторые солдаты могли даже сидеть.
Тяжело было добраться до первого старта — это километра два пути. Там шесть человек высаживались, их места занимала предыдущая смена. На второй площадке находилась наша каптёрка, после неё становилось уже свободно. Если в пустыне сломается машина, караулы будут меняться до ночи. Что любопытно, назад тоже везли какие-то матрацы и одеяла. Ещё в карауле наделают топчанов из подручных средств… Украдут где-то картошки или поросенка с хоздвора… Чавкающая, орущая, матерящаяся толпа цыган.
Когда смена возвращается назад, начальство уже ждёт. Эти одичавшие за неделю существа начинают отчитываться. Сначала начальники караулов докладывают, что произошло за время несения службы. Потом редакторы боевого листка и агитатор, комсгруппорги… Начальство с серьёзным видом
