Если верующие обычно собираются в храме, то нас, офицеров, для «разбора полетов» обычно собирали в кабинете контрпропаганды. Заведовал им пропагандист части майор Ржанецкий по кличке «Жопа», мужик весом в полтора центнера, ленивый до безобразия. Он поражал всех тем, что съедал два «бацильника» (шестилитровых термоса каши) и выпивал из горлышка флягу неразведённого спирта. По мере отъедания Ржанецкий добавлял в кашу все новые порции мяса. Солдаты специально накладывали пожёстче, но он стоически пережевывал жилы. Одним из его излюбленных занятий была рыбалка, где он появлялся только во время дележа улова. Только что говорил речь (о чём?), как смотришь — уже спит в КУНГе. Мужики для смеха отдавали ему самую крупную добычу — сомов и змееголовов, килограммов по девять. В условиях пустыни они погибают почти мгновенно. Раз не успел он вечером принести мешок рыбы домой, а утром пришлось её выбрасывать.
Идут политзанятия, прямо с развода отловили и привели, чтобы не сбежали. Спереди замполит, сзади начальник штаба. Посмотришь на Федорца — полная безысходность. Сидит и с бодуна упорно думает:
— Что быстрее всего на свете?
— Ясно, мысль.
— Нет, товарищ подполковник, понос. Вчера не успел подумать, как обосрался.
Часа два обсуждали. Начштаба сокрушался:
— Как я такого в наряд поставлю? Я на него посмотрю — язык отнимается.
Проверка
Когда прибывает проверка из Москвы, создается специальная блядская группа в составе штабных девок и медсестер. Кожанов лично их проверяет на предмет «венерии», после чего девок поселяют в санчасти под видом медперсонала. Там кровати с деревянными спинками и пружинным матрацем. Попробуйте отодрать кого-то на солдатской, покрытой поролоном. На несколько дней санчасть превращается в бордель для мелкой сошки, полковников-тыловиков, которых не допускают в гостиницу на «десятку». Больных на это время выписывают, чтобы никто не спросил, почему синяк под глазом.
К приезду комиссий красили в маскировочный цвет фасады всех зданий (нам-то они были на хрен нужны, да и тень в пустыне не скроешь). Поскольку казармы с одной стороны покрашены, а с другой засраны, все задворки и тылы затягивали МЗП. Пустынный ветер мигом заносил в проволоку обрывки бумаги, очистить заграждения не представлялось возможным, — на них закидывали трос и стаскивали.
Накануне очередного грандиозного шухера, мне была дана команда: подготовить казарму к смотру и показательным занятиям по бытовому обустройству личного состава. Как водится, за три дня до занятий. Я распорядился выкинуть из казармы на стадион кровати, тумбочки и личный состав. Из отпетых создал группу ремонта и захвата тыловых объектов, поскольку кроме приказа подготовить казарму, мне никто не дал даже гвоздя. А когда я подошел к Вене Малыгину за известкой, он меня послал подальше:
— Много вас здесь шатается, не напасешься на вас извести.
В принципе, я знал, что он не даст. Пошел для очистки совести перед тем, как грабить его склад.
Короче, прибегая к открытому насилию, грабежам и к командному языку я за сутки довел казарму до зеркального блеска. И чёрт меня дернул вычистить оружие в адской смеси керосина, солярки и бензина. Все было хорошо, пока бестолковый каптёр Чашкин не слил эту смесь в туалет, а рядовой по кличке «Нос», злейший враг Чашкина, сел на очко и закурил. Раздался оглушительный взрыв. Контуженного «Носа» выбросило из кабинки, он потом до конца службы вздрагивал. В туалете повыбивало стеклоблоки и начался тривиальный пожар. Издали казалось, что в казарме жгут резиновые скаты. Пожар быстро потушили, но белоснежные стены стали черными. Пришел командир полка с замами, посмотрел на все скучающим взглядом и философически заметил:
— Ну что ж, старлей, до утра есть ещё восемь часов, может и успеешь. А не успеешь…
И ушел. Я понял, что подвиг Матросова, был ничем по сравнению с тем, что меня ожидает. Построил личный состав и сказал:
— Ребята, три отпуска…
Ко мне подошел старшина и предложил:
— Товарищ командир, идите отдыхайте. В четыре часа утра приходите принимать работу.
Я ушел в санчасть и с горя напился. Все равно утром снимут, поэтому не пошел смотреть ни в четыре, ни в пять часов. В шесть за мной пришел дневальный:
— Товарищ старший лейтенант, Вас просит зайти старшина.
Когда я пришел в казарму, она сверкала и сияла. Какой это было достигнуто ценой я узнал позже, когда начальник штаба надумал потащить меня на суд чести за разграбление не только складов, но и ЗиПов. Оказывается, пока я предавался пьянству и унынию, моя банда всю ночь вскрывала хранилища, в том числе и находящиеся под охраной часовых. Из приемной командира спёрли пиноплен и оббили бытовку. Изумленный командир утром только и вымолвил:
— Ну и сука же ты!
Больше ничего сказать не успел, так как в казарму уже входили проверяющие.
Проверяющих из Москвы мы никогда не боялись. Если поставит «двойку», его же и оставят в подразделении — «проводить работу по устранению выявленных недостатков». А куда меня из пустыни переведут? Попробуйте провести занятие с солдатами. С ними могли справиться только прапорщики. Проводят строевые занятия, только треск стоит от подзатыльников. «Равнение в шеренгах, четкий строевой шаг и рот на ширину приклада». Солдат не поёт — у него душа кричит. Молодые орут, сзади их под бока шпыняют. На плацу стоит такой мат, что бабы окна закрывают.
Был у меня в роте рядовой Каторгин. Как-то старшина, скуки ради, надел на него офицерскую портупею. А в это время комиссия раcходится по подразделениям: служба войск — в боевые, тыловики — на камбуз. Заходит в роту полковник из Москвы — наглаженный, лощёный, аж смотреть противно, духами от него прёт, и, главное, выбрит, сука. Взгляд орлиный, презрительный. Смотрит — стоит дневальный, рядовой солдат в офицерской портупее со штык-ножом. Ошалел. Смотрел-смотрел и ушёл. Спустя какое-то время появляется другой (в комиссии полковников, как собак нерезаных). Спросил что-то безобидное, кажется: «Как тебя зовут, сынок?»
Каторгин в слезы. Полковник перепугался насмерть. Я ещё нагнал на него страху.
— Поосторожнее с ним, товарищ полковник, ещё повесится.
По окончании проверки спрашиваю Каторгина:
— Ты почему плакал?
— А у него звезды на погонах такие большие…
Один проверяющий услышал истошный крик из бытовки. Вошел — старшина тупой машинкой с шестью сохранившимися зубьями стрижет орущего солдата, собственно вырывает ему клочьями волосы.
— Ты, падла, мог ножницами подстричься?
Подполковник поспешил вмешаться:
— Прекратите издеваться над человеком!
— Вас тут, проверяющих, до … шатается, а мне его, ишака, через пятнадцать минут на развод вести.
Проверяющий рванул за подкреплением, набежали замполиты. У солдата слёзы на глазах.
— Он тебя стриг?
— Я сам попросил.
— У тебя же вся голова красная.
— У меня всегда такая.
Старшина показал и новенькую машинку из комплекта для бытовки. К нему относились ещё сапожные принадлежности. Пользоваться всем этим, конечно, никому не позволяли. Не дай Бог, какая блядь зайдет в бытовку или ленкомнату во время проверки. Не для того там наводили порядок. Дурь солдат
