— Молод… Ой! Молодцы в давилки не попадают…
Волхв трудился, сопел, бормотал невнятно:
— Дурень! «Кто у очага греется, тому ништо и не деется; а кто в лесу добывает, того судьба ломает, зато и славою наделяет!» Слыхал? Понял? Вот и молчи. Скоро уж встать позволю… коли устоишь.
Мечник устоял. Земля под ногами, правда, покачивалась; в ушах будто бы Зван со своим подручным затеяли меч отковывать; перед глазами вдруг стало уж вовсе сумеречно (впрочем, может быть, это на Волчье Солнышко облака натянуло)…
В общем-то, Кудеслав впрямь легко отделался. Прав Белоконь: надобно будет воздать и Светловиду- Роду, и Навьим, и Радуницам, и, верно, Лесному Деду еще — его ведь владения, ему тут решать, чему быть, а чему пока погодить…
Наверное, Мечник и сам бы дошел до речного берега, но этого ему не позволили.
Ему позволили только самому нести свои рубаху и полушубок, потому что Векше при ее полутора- рукости не удавалось захватить все (шлем на голову, пояс через плечо, топор под мышку, доспех в охапку, а дальше? И кстати, со всем этим еще и самой как-то брести нужно!).
А волхв нести ничего не мог: у него был посох, и еще он помогал идти другу Кудеславу (вернее, мешал ему идти собственными ногами).
— Ты, — дорогою говорил хранильник, — между прочим, от давилки не только сам уберегся, но и меня уберег. Я след в след за тобой бежал. Так что перепрыгни ты через тот ремень или успей свернуть, бревнышко бы мне, старику, досталось. То-то бы возликовала одна твоя знакомица! Возликовала бы, рыжая?
Векша опять фыркнула, сверкнув на волхва глазами.
— Ну вот! — обрадовался тот. — Я же говорю: не векша она — рысь кусючая.
Кудеслав вдруг уперся.
— Погоди-ка. Тот, кого я гнал, — он так и сумел удрать?
— Еще чего, — ухмыльнулся волхв. — Ты гнал, я догнал. И — посохом по темечку. Не бойся, живехонек он. Раньше тебя очухался.
— А куда ты меня ведешь?
Хранильник вмиг посерьезнел.
— К берегу, — сказал он. — Там оба — и твой, и этот. И Ковадло там — стережет.
— Костер какой-никакой там развели?
— Развели.
— Хорошо…
Кудеслав покосился на ушедшую было вперед Векшу, окликнул ее:
— Ты… покуда здесь будь. Или там, где все, — возле челнов. А мы скоро…
Все действительно получилось скоро. И легко — даже костер не понадобился. Вот только ничего особо для себя нового Мечник от полоняников не узнал. Почти обо всем рассказанном (во всяком случае, почти обо всем главном) он уже и сам успел догадаться.
А вот Белоконь…
Нет, он тоже не удивился.
Волхв мудр, и он волхв; еще до начала событий нынешней черной весны он наверняка видел и знал многое, очень многое. Почему же, выслушав полоняников, хранильник так помрачнел?
Неужели он не догадывался?
Или догадывался, но боялся верить своим догадкам, просто не мог им верить, а тем более — делиться ими с кем-либо?
Наверное.
Ведь если такое и о таком человеке рассказать даже близкому другу, а потом окажется, что неправда, ошибка…
На мысе-когте, забирая скудные останки родовичей, волхв велел Кощею отвести мокшан в их град и воротиться в общину с Велимиром и сыном Звана.
Потом вышло так, что Мечник и Белоконь на несколько мгновений остались одни в очаленном к берегу челне — Векша незаметно ушмыгнула в кусты, а гребцы, перебивая друг друга, орали возле потухающего костра, рассказывая проведшим ночь на мысе родовичам, как выслеживали и побеждали супостатов.
Вот в эти-то мгновения Кудеслав спросил по-прежнему хмурящегося Белоконя:
— Скажи… А ты не мог про все ведовством дознаться, пораньше? Ну, что случатся этакие беды? И упредить… Неужели же боги…
— Боги и духи-охранители знают все, — тихо сказал волхв. — Но они не всегда соглашаются посвящать в свои знания людей. Помнишь, я при всех стариках пробовал в общинной избе? Помнишь, что из того получилось? Я мог помогать вам, но не как хранильник — просто как человек. Мог, ан не смог…
— А почему ты взял сторону общины? То все «вы» да «вы», а тут вдруг…
— А ты почему? — Белоконь прищурился ему в глаза. — То все: «Родовичи меня отторгают, обижают, Урманом кличут!» А тут вдруг…
