— А о делах нынешних впрямь надобно при старейшине говорить. Пошли!
Отвернувшись, Мечник направился к речным воротам. Шел он не оглядываясь (будто все равно ему было, идут за ним или нет) и нарочито вразвалочку — это чтоб не бросалась в глаза нетвердость походки.
Людское месиво заворочалось, загудело и потянулось следом.
Белоконь тем временем высмотрел меж прочих общинников углежога Шалая. Высмотрел и подозвал к челну.
Когда толпа, отхлынув, утратила свою стеноподобную плотность, Векша наконец сумела протолкаться сквозь людское скопище, догнать Кудеслава и пристроиться рядом с ним. Еще и попыталась плечо ему вместо опоры подставить, но он отстранился да пальцем погрозил: нельзя. Теперь не то время, когда можно слабость выказывать.
Он вдруг осознал, что ильменка как сняла сапоги и меховую одежку вчерашним утром в челне, так по сию пору и проходила в холщовых тонких штанах да рубахе. И босиком. Поди, иззяблась ночью (ему-то недосуг было приглянуть); а уж ноги исколола да изрезала болотной травой — страх глядеть. Услать бы ее, да ведь некуда! В Велимировой избе до свадебного обряда не примут, если самому не отвести (а отводить нет времени); в общинную же, к Яромировым, лучше ей пока не соваться. Дело-то любым боком извернуться может!
Ладно, придется оставить ильменку при себе, хоть именно теперь показывать ее рядом с собою опасно.
Для затеянного дела опасно. А может, и не только для дела.
Будет спор; в споре непременно будут колоть глаза: обурманился-де; бабу себе иноплеменную выбрал; друг у тебя один, уважаемый, конечно, почитаемый даже, а все-таки не сородич… И значит, со всех сторон ты, Мечник-Урман, общине чужой, и словам твоим веры нет.
Ну и пускай. Не захотят верить — не надо. Как там Волк говорил? Наше дело соловьиное…
Мечник тронул пригорюнившуюся Векшу за локоть и сказал тихонько:
— На площади встань позади меня и не высовывайся. И молчи, слышишь?! Чтоб ни звука!
Их обгоняло все больше и больше людей.
Какой-то мальчонка, вспугнутым зайцем проносясь мимо, довольно чувствительно задел Кудеслава. Мальчонка-то был махонький, но Кудеслав едва не упал. «Едва не» — это благодаря Векше, которая вцепилась и удержала.
Плохо. Надобно вершить дело как можно скорей — на долгие споры просто не хватит сил.
Боги, да где же это Белоконь подевался?!
Самые прыткие из родовичей уже начали скопом вдавливаться в ворота. Мечник чувствовал себя слишком хворым для этакой сутолоки. Не дойдя шагов тридцать до частокола, он остановился — то ли с силами хотел подсобраться, то ли надеялся переждать самую давку. А через мгновенье в невидимых снаружи градских недрах затеялась шумная перебранка, и успевшие войти нажали на задних, выпихивая их обратно и выбираясь следом.
Так, понятно: навстречу попалась телега. А на градской улице, особенно близ ворот, мимо телеги даже одиночный человек не протиснется без вреда для себя. Ясно, что пятиться пришлось толпе (запряженная лошадь пятиться не способна).
В телеге Кудеслав увидел давешнего мальчонку-толкателя и двоих Шалаевых сыновей — статью оба точь-в-точь сам Шалай, только по младости обросли скуднее отца. А оглянувшись, увидел Мечник самого углежога и Белоконя, нетерпеливо переминающихся возле челна. Что ж, правильно. Волхв, поди, уже рассказал, чем нынешняя весна может обернуться углежогову другу Звану и чем ценны (в том числе и для того же Звана) лежащие в челне полоняники. Теперь их, полоняников то есть, Шалай да Шалаевы станут охоронять, как собственные глаза. Или еще бережней.
Телега проехала; раззявленное воротное устье снова принялось заглатывать спешащих людей…
Донесшийся с неба пронзительный тонкий всхлип вынудил Мечника невольно запрокинуть голову, глянуть вверх. Там, в густеющей синеве, меж снежными комьями облаков выписывал плавные медленные круги одинокий коршун. Хищная птица, не брезгающая падалью.
Мечник вздохнул и, старчески шаркая сапогами по вытоптанному пыльному малотравью, двинулся к градским воротам. Сунься Векша вновь корчить из себя ходячий костыль, наверное, теперь Кудеслав бы позволил.
Только Векша не сунулась.
Она, приотстав, следила за коршуном. Да как следила-то! Напряженно сощурясь; пробуя повторять движеньями пальцев птичьи круги и петли; беззвучно шевеля серыми искусанными губами — словно рассказывая что-то себе самой…
Говорят, в полете хищных птиц можно разглядеть будущее.
Можно.
Только не нужно.
Брось, Векша, пойдем.
Зачем тебе будущее, которое несут крылья стервятника?
Каким бы оно ни казалось — зачем?
Яромир, в просторной белой рубахе распояской, в перепачканных землею штанах, босой, сидел на крыльце общинной избы и разговаривал с пристроившимся ступенькою ниже одноглазым Путятой. По всему было видать, что оторвался старейшина от какой-то работы и через мгновенье-другое возьмется за нее вновь — вот только беседу закончит.
