«Таким образом, Чернигов — город промышленный и богатый — в ХП веке был вместе с тем центром тогдашней образованности» (Е. В. Барсов. «Слово о полку Игореве» как художественный памятник Киевской дружинной Руси. М.., 1887, т. 1, стр. 276). Чернигов — единственный наш город, в котором доныне сохранилось пять домонгольских памятников русского зодчества, два монастырских архитектурных ансамбля, подземный храм н система пещер в Болдиных горах. Архитектура — наиболее очевидное, зримое и предметное выражение творческого гения народа, «людное дело», как назвал его один средневековый автор. Безымянные черниговские зодчие, живописцы, скульпторы, резчики, литейщики, каменщики, каменосечцы, кузнецы, лепщики создавали каменную летопись времен давно прошедших. «Пусть же она, хоть отрывками, является среди наших городов в таком виде, в каком она была при отжившем уже народе, чтобы при взгляде на нее осенила нас мысль о минувшей его жизни и погрузила бы нас в его быт, в его привычки и степень понимания, и вызвала бы у нас благодарность за его существование, бывшее ступенью нашего собственного возвышения». Эти слова Гоголя можно с полным правом отнести и к литературе, среди великих памятников которой, возвышая нас, благодарных, возвышается наше «Слово о полку Игореве», явившееся миру на Чернигово-Северской земле и вот уже более полутора столетий манящее исследователей разных стран своими тайнами.
Прежде чем перейти к некоторым из этих тайн, раскрытие которых, возможно, приблизит нас к тайне авторства «Слова», мы должны поискать в поэме конкретные признаки, подтверждающие ее рождение на Чернигово-Северской земле, культура которой стала благодатной почвой для этого «благоуханного цветка поэзии», — шедевры не возникают на пустом месте! Серебряная чекань на турьих рогах, найденных в черниговской Черной Могиле, отразила в необыкновенной концентрации и с редкой художественной силой языческие представления; на резных белокаменных капителях черниговского Борисоглебского собора сохранились скульптурные отзвуки дохристианских верований, в частности, изображения пардусов (гепардов) как атрибутики власти местных князей, в Чернигове был найден в петровские времена огромный серебряный идол. «Художественная школа Чернигова обладала ярко выраженным своеобразием, проявившимся в широком использовании славянских, во многом языческих мотивов, призванных в иносказательной форме передавать важнейшие политические понятия своего времени. Все это сближает „Слово о полку Игореве“ с искусством Чернигова и позволяет говорить с достаточным основанием об общей почве, формировавшей мировоззрение и художественные идеалы певца Игорева похода и творцов черниговской художественной культуры. Особенно сближает их подчеркнутое внимание к народным фольклорным средствам художественной выразительности, отсутствие церковно-христианской символики» (Е. В. Воробьева. Художественная культура древнего Чернигова и автор «Слова о полку Игореве». В кн. Актуальные проблемы «Слова о полку Игореве», Сумы, 1983, стр. 35).
Е. В. Барсов: «Нельзя не заметить, что „Слово о полку Игореве“ глубокими корнями связано с историей Черниговского княжества». И это воистину так! История княжества, мимо которой не могла пройти тогдашняя литература, стала предметом внимания двух его великих поэтов — Бояна и автора «Слова». Обобщив обширный исторический материал, академик М. Н. Тихомиров писал: «Произведение Бояна, насколько о нем позволяет судить „Слово о полку Игореве“, несомненно, было произведением черниговского автора. В этом нас убеждает подбор исторических известий, которые… были связаны с Черниговом и черниговскими князьями. Эта черниговская ориентация Бояна ясно сквозит в его сочувствии к Олегу Святославичу — храброму и молодому князю и к его брату красавцу Роману. „Ольгово хороброе гнездо“ стоит в поле внимания автора „Слова о полку Игореве“. Оба произведения, отделенные одно от другого целым столетием, рассказывают „трудные повести“ о храбрости и неудачах черниговских князей, их изгнании и счастливом возвращении на отцовский престол» (М. Н. Тихомиров. Боян и Троянова земля. В кн. «Слово о полку Игореве», М. —Л,, 1950, стр. 180).
«Слово» прочно прикрепляется к этому княжеству также топонимическими признаками — в поэме названы Новгород-Северский, Курск, четырежды Чернигов, четырежды Путивль, в разных лексических вариантах свидетельствуя не только о хорошем знании автором именно этого района Русской земли, но и о любви к нему, как к своей, быть может, родине. Галич же, скажем, не упомянут ни разу, и, учитывая, что каждое княжество феодальной Руси тех лет преследовало прежде всего свои сепаратные интересы, только северянин мог с такой настойчивостью напоминать о Тмутаракани, завоеванной половцами, снова овладеть которой возмечтал князь Игорь.
М. Н. Тихомиров: «Только реки Киевского и Черниговского княжеств — Донец, Днепр, Стугна, Сула — изображены в „Слове“ с наибольшей картинностью». Ученый обращал особое внимание на слова автора о незначительной Стугне, что «худу струю имея, пожръши чужи ручьи и стругы, рострена к усту» уже достигает «пределов реалистического изображения».
Эти и многие иные обстоятельства, о коих речь впереди, исключают из числа предполагавшихся авторов галичанина, киевлянина или половчанина. Они едва ли могли знать, например, черниговские отряды ковуев по их тюркским родоплеменным названиям — могутов, татранов, шельбиров, топчаков, ревугов и ольберов. Названия эти, как известно, зафиксированы лишь в «Слове», ни один другой письменный источник средневековой Руси их не знает.
Итак, с Чернигово-Северской землей неразрывно связаны политические пристрастия автора, избирательность его исторической памяти, топонимические и этнографические подробности поэмы, вся литературная канва «Слова». О многом говорит одно лишь то, что тематическую и сюжетную основу произведения составляет поход новгород-северского, путивльского, курско-трубчевского и рыльского удельных князей, а не, допустим, объединенный победоносный поход против половцев великого князя киевского Святослава Всеволодовича, состоявшийся незадолго до похода Игорева.
И все-таки язык поэмы — это великое чудо старорусской словесности — главный свидетель ее происхождения! В последние годы .обнаруживаются новые и новые, все более веские, практически неопровержимые лексические доказательства, что автор его был чернигово-северянином. Одно из доказательств — обилие в поэме тюркизмов. На эту тему написано множество специальных работ исследователей: русских — Н. А. Баскакова, В. А. Гордлевского, Ф. Е. Корша, С. Е. Махова, П. М. Мелиоранского, польского — А. Зайончковского, немецкого — К. Г. Менгеса, американского — О. Прицака. В своей книге «Восточные элементы в „Слове о полку Игореве“ (Л., 1979 г.) К. Г. Менгес, скажем, кроме „могутов“, „татранов“, „шельбиров“, „топчаков“, „ревугов“ и „ольберов“ числит в поэме еще пятьдесят слов восточного происхождения; русский язык всегда вбирал в себя словесные богатства из. любого источника, а Чернигово-Северское княжество было шире других открыто в сторону степи. Кстати, часть лексики восточного происхождения — неопровержимое доказательство подлинности „Слова“. Половецкий язык к новому времени исчез вместе с носителем этого языка, и мы можем судить о нем только по лексическим остаткам, сохранившимся в тюркских и других языках, по обнаруженному, как писал Б. А. Рыбаков, в библиотеке Франческо Петрарки краткому половецко-персидско-латинскому словарю…
Убедительным аргументом, точно локализующим поэму, служат местные, диалектные русские слова и словоупотребления. Игумен Даниил, чья чернигово-северская принадлежность бесспорна, пишет в своем «Хождении»: «Есть же церковь та Въскресение образом кругла», «И есть на месте том был монастырь женский…», «И т у есть место близ пещеры т о я»… Множеством указательных местоимений отмечен весь текст «Слова о полку Игореве»! «Начати же ся тъй песни по былинам сего времени…»; «… Который дотекаше, та преди песнь пояше…», «Пети было песнь Игореви того внуку…».
Словоупотребления этого ряда, безусловно, встречались и в других районах средневековой Руси — язык был одним из связующих факторов народной жизни, но устойчивость этой диалектной особенности на Черниговщине поразительна. Во время своих поездок по Украине я не раз отмечал, что именно черниговцы до сего дня в изобилии пересыпают свою живую речь указательными местоимениями в том ключе, в каком они употребляются автором «Слова». Совсем не напрягая памяти, словно слышу: «Уж я того кабана кормила, кормила тым ячменем», «А те аистиные гнезда на той Болдиной горе давно пустые»…
Б. А. Рыбаков в своем скрупулезном анализе летописных источников времен князя Игоря и «Слова» обнаружил в составе летописи Святослава Всеволодовича ту же черниговскую словесную печать. Среди признаков этого летописания он, выделяя местоимения курсивом, числит и такой: «Местами проглядывает черниговская диалектная черта: „беззаконных тех агарян“, „богостудными теми агаряны и др.“ (Б. А. Рыбаков. Русские летописцы и автор „Слова о полку Игореве“, М., 1972, стр. 132). Добавлю, что эта стилистическая особенность совершенно не характерна для киевлянина Нестора, владимиро-суздальца Даниила Заточника или тверяка Афанасия Никитина, а у рязанца Софония подражание „Слову“ проявилось,
