Во дворце его начали звать по имени — либо чтоб не путать с потомками государя Дайго, носившими ту же фамилию, либо оттого, что так звал его Государь. Он никогда не говорил «Минамото» или «лейтенант». Только «Райко». И это что-нибудь да значило…
Что ж. Помнить, что у тебя есть имя — и не только родовое, но и свое, собственное — не самый дурной способ удерживать руку над бумагой. Райко провел ночь так, как уже привык проводить последние ночи: до Часа Быка отвлекая Государя разговорами от ночных страхов, после — читая наизусть сутры и китайские стихи, чтобы не уснуть.
В Час Дракона его сменили. Райко уже привык, что с ним, выскочкой, новые товарищи по гвардии не хотят переброситься даже словом. Он знал, что нрав государя переменчив. Что ж, будем надеяться, что здесь он нашел нечто более постоянное, чем высочайшая милость. А спесь… можно было бы спросить — кого из них не только Сын Неба, но и город называет по имени? Но спрашивать не хотелось. Потому что с удовольствием променял бы все это на то, чтобы не знать. Чтобы не чувствовать себя беспомощным. Чтобы не видеть тени на стенах и не спрашивать — которая. Он спешил. Он знал, что его наверняка ждет новое письмо — травяной узор легких, воздушных знаков на бумаге, пахнущей померанцем.
Когда он проходил вторые ворота, его окликнули.
— Господин Райко!
Обернувшись на голос, юноша низко поклонился. Тайра-но Корэнака, что за встреча…
— Необычайно рад предстать вашим очам.
— Взаимно, — Тайра, как старший, ответил легким кивком. — Счастлив видеть вас в добром здравии. Вам просили передать письмо.
Еще не раскрыв, Райко увидел, что оно от мужчины.
— Господин Татибана-но Сигэнобу, — сообщил Тайра. — Приглашает вас и вашего батюшку на празднование рождения своего младшего сына. Я тоже имею счастье быть приглашенным. Праздник состоится в это полнолуние.
— Такая честь, — Райко развернул письмо, где в формальных выражениях сообщалось то же, что на словах передал Тайра. — Ответа требуют немедленно?
— Да. Пройдемте в помещение, вам подадут письменный прибор.
Райко потер подбородок.
— Я в затруднительном положении. Государь желает видеть меня при своей особе каждую ночь, и до сих пор не давал мне отпуска.
— Поверьте, это можно будет уладить, — Корэнака улыбнулся. — Вы не единственный страж во дворце. К тому же, вам нужен отдых. Ваша рана все еще болит, как я вижу.
Райко опустил глаза.
— Я был так несдержан?
— Напротив. Поэтому я и догадался. Если бы она не болела, вы бы не держались так строго и позволили себе немного расслабиться.
Райко складывал в мыслях подобающий ответ… и думал, что человек, которому он обращается, скорее всего, спас ему жизнь. Ему и его людям. И, судя по приглашению, сделал это намеренно. И сейчас, наверное, чего-то от Райко захочет. Впрочем, может быть, он зря заранее думает о господине Татибана-но Сигэнобу плохо. Ведь не только господин Хиромаса с друзьями видят, что идет беда. А если сейчас при дворе и есть кто, явным образом не замешанный в делах нечисти — так это он, Райко. И значит с ним могут искать встречи и союза и бескорыстно. Вернее, не имея другой корысти, кроме пользы дела.
Все бы хорошо, если бы этот праздник не был назначен на полнолуние. В полнолуние нельзя оставлять Государя.
Ну что ж, пока время есть — можно и с господином Хиромасой переговорить… А там, если что, Сын Неба просто передумает и захочет удержать Райко на ночь при себе — а сделать такое проще простого. А слово Государя — закон.
— Я могу обещать за себя, — сказал Райко. — Но не за Государя.
— Воля Государя — превыше всего. И все мы люди службы. Само собой разумеется.
Райко дождался поданного слугой письменного прибора и написал то же, что объяснил только что Корэнаке — но в более цветистых выражениях. А затем откланялся и направился в свою каморку. Нужно было переодеться, отправить Садамицу с письмом к Хиромасе и лечь спать.
Это тоже было новым в его жизни — возможность посоветоваться с кем-то, возможность полностью положиться на чей-то совет. Не принять как приказ, а быть уверенным, что все сказанное или написанное тщательно обдумано и что советчиком движут лучшие намерения.
Пахнущее померанцем письмо Садамицу принес одновременно с ответом Хиромасы. Райко нетерпеливо развернул его первым — и на колени ему выпал мешочек с толчеными травами.
Дама Снежок писала, что, хотя оба они стерегут сокровище и не могут распоряжаться собой так свободно, как им хотелось бы (Райко улыбнулся), ей все же удается несколько раз в день видеть его, когда, направляясь в государевы палаты, он проходит мимо Найсидокоро. Если бы он остановился у южной веранды, направляясь на службу — они могли бы поговорить, потому что дама Снежок как раз сменяется со службы. Она узнала, что раненая нога до сих пор причиняет ему страдания — и передает это лекарство, которое научила ее готовить мать…
Лекарство… лекарство как раз можно попробовать — сегодня или завтра днем. Днем, потому что неизвестно, как подействует на него непривычное средство.
А вот в покоях Господина Осени все уже привычно. Уютно, спокойно. Безопасно. Наверное, не только Райко так чувствует. Наверное, и снаружи кажется, что отсюда никто не может ждать беды. Сидит себе сверчок в бамбуковой клеточке, играет. Никто его не ловил, сам он клеточку сложил, сам залез — и ничего ему не нужно, только чтобы музыка была, да чтоб эту музыку кто-то слушал. И так оно и идет, день за днем, круг за кругом, пока… бывают ли сверчки-оборотни? Бывают, как не быть? Все на свете бывает.
Однажды Райко эту мысль господину Хиромасе чуть не высказал. Удержался, к счастью. А удержался потому, что подумал — а вдруг музыка для хозяина и правда важнее и дороже всего остального, того, что сам Райко считает нужным и настоящим? И не прав ли хозяин, если так? Кто знает, какую траву и где выталкивает к небу вовремя сыгранная мелодия?
Поэтому он слушал, не прерывая, молча потягивая сакэ, и даже когда хозяин отнял флейту от затвердевших уст, не поторопил его вопросом.
— Ловушка ли это? — переспросил Хиромаса, бережно оборачивая флейту в шелковый платок. — Может быть. Чем дольше я в этом деле, тем больше мне кажется, что здесь столкнулись даже не две, а три игры. Или даже не игры… Представьте себе, что двое ведут партию в го, но время от времени оба отвлекаются на пение птицы в саду или детский смех — а тем временем чья-то невидимая рука меняет местами черные и белые фишки на доске. Игроки возвращаются к игре — и каждый замечает подлог, но уверен, что невидимая рука смешала фишки в его пользу, и продолжает игру, улыбаясь в рукав. Но кто этот третий игрок, смешивающий фишки?
— Богиня, — уверенно сказал Райко.
— Может быть. Но я не уверен. Если бы она могла думать так и играть так, ей бы не понадобилось столько детских ухищрений… Я бы скорее подумал, что это кто-то слабый и небольшой пытается управлять силой, много более могущественной. Но я могу и ошибаться.
Райко вдруг почувствовал что-то… не вдохновение, не внезапный проблеск в сознании — а что-то вроде легкой щекотки ума.
— Мы исходим из того, что богиня сильна и могущественна, — сказал он. — Но разве «Писания о древних делах» не говорят, что она утратила свое могущество? Она может быть слабой. Даже беспомощной — по своим, по божественным меркам…
— Может. Но по человеческим меркам она очень сильна… Вы хотите сказать, что она действует как слабый игрок, потому что для себя, в своем собственном представлении — она беспомощна?
— Да, наверное. Почтенный батюшка Сэймэя разбил племя Земляных Пауков силой оружия — и она не смогла защитить свой народ. Вряд ли с тех пор она стала сильнее.
— Но у нее есть прямая власть — сила убить кого угодно, возможность овладеть разумом человека…
— Видимо, не всякого человека. Например, на господина Сэймэя она ни разу не покушалась. Да и на
