людей и за благо государства. Он теряет нечто большее, чем свободу и состояние.
Неблагодарное это занятие — бить красных.
Двое генералов сидели по разные стороны длинного дубового стола чиппендейловской работы. У них был усталый вид, как, впрочем, и у всех высших политиков в Крыму и в Союзе. Ночами они участвовали в закрытых совещаниях, где обсуждали условия, выдвинутые сегодня противной стороной и решали, какие из них принять, какие — отклонить, о чем можно торговаться и спорить, а что не подлежит обсуждению. Утром же они возвращались за стол переговоров, и снова нащупывали дорогу к согласию, громоздя компромисс на компромисс и натыкаясь на завалы запретов.
Существование форсиз как части Советской Армии постепенно приобретало таким образом какие-то правовые рамки. Остров Крым надежно швартовался к советскому берегу — то ли трофей, то ли брандер.
Но, кроме вопросов важных, касающихся количества и размещения войск, совместных учений и охраны границ, были и вопросы, неважные на первый взгляд, но имеющие принципиальное, идеологическое значение.
— Что насчет пункта восемнадцать-а? — спросил советский генерал, получивший ночью послабление насчет этого пункта и строгое указание насчет пункта восемнадцать-б.
— Этот вопрос не подлежит обсуждению, — ответил генерал Павлович, получивший строгое указание насчет пункта восемнадцать-а и послабление относительно восемнадцать-б. — Ни один участник проекта «Дон» не будет выдан, ни один крымский офицер, совершивший против советских военнослужащих воинское преступление, не покинет территории Острова. Все они останутся здесь или понесут наказание здесь. Мы согласны на советских наблюдателей, которые могут присутствовать на судебных процессах, на совместные трибуналы, но отсюда наши военные преступники никуда не уедут.
— Но это же несправедливо. Советские военнослужащие, которые совершили воинские преступления, в таком случае тоже должны быть подвергнуты нашему трибуналу на нашей территории.
— При наличии крымских наблюдателей и людей из Гаагского трибунала? — спросил Павлович.
— Мы согласны на присутствие крымских наблюдателей и людей из Гаагского трибунала, — кивнул советский генерал. — Но у вас, кажется, есть кое-какие замечания, так сказать… персонального характера.
— Мы решительно требуем выдачи всех интернированных. Подчеркиваю: всех. Поименно, согласно спискам. Крымские политические деятели должны уже завтра оказаться на территории посольств Великобритании, Франции, США, Швеции и Норвегии.
Советский генерал на несколько секунд опустил веки, словно обсуждая сам с собой требование противной стороны.
— У нас есть свои требования. Некоторые крымские военные преступники… Во всяком случае, виновники этой провокации… Поймите, мы не сможем достигнуть никаких соглашений, если этот человек будет по-прежнему командовать дивизией. Он должен понести ответственность за свои действия. Кто-то должен нести за все это ответственность… СССР ждет от Крыма жеста доброй воли…
— И… насколько широкого жеста?
— Это не такой уж принципиальный вопрос, — сказал советский генерал. — Никто не требует крови… Но продемонcтрировать добрую волю необходимо.
— Согласен.
— Мы можем считать, что достигли соглашения по пункту 18?
— Пожалуй, можем, — кивнул Павлович.
— Сигарету, полковник? — предложил подполковник Огилви.
— Спасибо, я не курю.
— Тогда виски?
— В такую жару? — удивился Верещагин.
— А как еще прикажете переносить весь этот балаган? — подполковник с ненавистью одернул парадную форму. — Почетный караул, hell damn this world! Или вы скажете, что вам это нравится?
— Не нравится, сэр.
— О, господи — командир Корниловской Дивизии говорит мне «сэр»! Меня зовут Брайан, господин полковник. Не «сэр», а Брайан… Я так и понял, что это наказание! Самое подлое наказание, которое они смогли придумать — вот этот самый «почетный караул». Стой тут, увешанный аксельбантами, как елка на Xmas… Потей… И еще этот drumming-out.
— Не понял?…
— Drumming-out, я говорю! Вы плохо понимаете английский? Чертов спектакль. Когда из самолета покажется Лучников и эта его команда, мои ребята будут по мере их продвижения выполнять команду «налево-кругом». Знаете, полковник, исходи эта инициатива от них самих, я бы только порадовался. Но когда вонючие штабисты, которые еще два месяца назад хлопали Лучникову так, что у них потом ладони зудели три дня, когда эти buggers приказывают мне устроить «выбарабанивание»… Куда вы?
— Простите, мне нужно поговорить кое с кем из моих людей.
В толпе танкистов Барлоу выделялся в первую очередь ростом. Самый высокий изорлов-алексеевцев мог бы достать ему макушкой до кончика носа, если бы встал на цыпочки.
— Сережа! — окликнул его Арт. — На два слова.
— …Тот, кто был зачат непалкой и непальцем, — объяснил танкистам поручик, выбираясь из их толпы.
Танкисты захохотали, их вахмистр хлопнул Барлоу по плечу.
— Слушаю, ваше высокоблагородие! — Сергей вытянулся перед Верещагиным.
— Подполковник Огилви поведал мне о любопытных планах командования, — тихо сказал Верещагин. — Кто-то из устроителей нашего маленького праздника хочет учинить Лучникову «выбарабанивание». Ты случайно не в курсе?
Сергей смутился. По лицу было видно, что он в курсе.
— Так. — Верещагин расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и ослабил узел галстука. — Тогда вопрос: почему не в курсе я?
— Его благородие… — Барлоу слегка покраснел, — велел, чтобы… Ну, одним словом, он не велел вам говорить.
— Подполковник Ровенский не велел говорить мне о своих планах?
— Это не его планы.
— Добро… — Верещагин задумался на миг, — Сергей, я хочу видеть батальон до последнего человека. Через пять минут.
— Слушаюсь, сэр!
Мгновенное движение в толпе, серия окликов, и вот измассы разнородных мундиров выделились и выстроились четыре шеренги в хаки с черным — корниловские горные егеря.
Но, позвольте, где же полковник, который так хотел сказать своим подчиненным что-то важное? Вместо него как из-под земли вырос поручик-распорядитель.
— Очень хорошо, поручик, очень хорошо, — сказал он. Следуйте за мной… Не беспокойтесь о своем командире, беспокойтесь о том, как встать на разметке…
Кругом уже шли построения, суета, крики сержантов, пробовал голос военный оркестр, на балконе для провожающих пенилась букетами толпа гражданских, спотыкаясь о кабели, носились телевизионщики, щелкали затворы фотокамер, звезды фотовспышек за доли секунд проживали свою краткую жизнь…
