К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ.

Еще стоя на тележке, спрашивает:

– Дома все благополучно?.. Наталья Алексеевна? Анютка?

Вот и Наташа с Дунюшкой на руках. Григорий Иванович спрыгнул на землю и отступает назад, пораженный красотой жены и очарованный ее лукавой усмешкой. Да, он хорошо знает эту лукавинку в ее усмешке, и ямочки на матовом румянце щек, и васильковые глаза с искрой... Сегодня в ней что-то новое, никогда еще не виданное – сияющее, счастливое.

– Ты ничего не слышал, Гриша?

– Нет...

– Тогда, – задыхается она, – получай: прибыл с бога­тым грузом «Павел».

– Что? Где? Здесь его на рейде не видел.

– Здесь... Вчера еще, но успел ли пришвартоваться, не знаю... Куда ты?

– В контору – там, наверное, всё знают, – бросает уже на ходу разволновавшийся Григорий Иванович.

Для него ведь это не просто «Павел», хотя бы и с бога­тым грузом. Его возвращение – это спасение от позора и ни­щеты...

А там и пошло: другой «Павел» – сто семьдесят тысяч, «Андрей Первозванный» – сто тридцать, «Варфоломей» и «Варнава» – шестьдесят...

Жизнь закружилась в бешеном водовороте: покупка дома в Иркутске, мучительный зимний переезд, уже с двумя де­тишками, составление ассортимента мехов для Кяхты, от­дельных партий для Петербурга, бесконечные поездки.

Наступила осень 1781 года. Необычная теплынь сохрани­ла на деревьях, в садах и огородах уже давно пожелтевшую, а кое-где и покрасневшую листву. По направлению к дому Григория Ивановича медленно двигались две фигуры. В од­ной легко было узнать молодцеватого, стройного и высокого хозяина, другая, тумбообразная, широкая и короткая, принадлежала сильно располневшему и состарившемуся Ивану Илларионовичу Голикову, ныне питейному откупщику Иркут­ской губернии. Голиков отрастил длинную седую бороду, гу­сто покрывавшую все лицо. Среди обросших щек поблескива­ли маленькие, колючие и суровые серые глазки, не потеряв­шие до сих пор блеска, хитринки и выразительной жесткой непреклонности.

Голиков сипло и натужно дышал, поминутно останавливал­ся, сбивал суковатой палкой уплотнившуюся серую пыль с выбивающихся из-под заборов и палисадников лопухов. Несмотря на теплую погоду, толстые ноги Голикова обернуты плотной шерстяной тканью и засунуты в необъятные голени­ща. Подошли к калитке дома Шелихова.

– Ф-фу, запарился! – вздохнул Голиков и остановился пе­ревести дух.

– Зайдите, Иван Илларионович, – пригласил Григорий Иванович, – посмотрите, как живем... Чайку попьем на воз­духе... Хозяйку мою до сих пор ведь не видали... Дочек представлю...

Они прошли в беседку. Григорий Иванович усадил гостя в обширное камышовое кресло и направился в дом за хозяй­кой, крича по дороге:

– Наташа! Наташа! Посмотри, какого я гостя привел!

– Ну его... не выйду... – последовал еле слышный от­вет. – Скажи, кормит младенца...

– Прикажи, голубчик, собрать чай. Выйди, разлей по чашкам, а потом спохватишься, что кормить пора, и уйдешь, – последовал такой же тихий ответ.

Минут через десять сидели уже вдвоем с Голиковым за столом, хрустя крепким, как камень, рафинадом.

– Богатеешь, вижу, – заметил гость, пододвигая свою чашку в сторону самовара.

– Какое там богатство! Так, перебиваюсь с хлеба на квас, хотя и не жалуюсь: бог грехи терпит...

– Прибедняешься... А корабли?

– Глупое это дело, Иван Ларионович, скажу просто – не сурьезное. Сам посуди: отправил ты с первым встречным штурманом кораблишко, а с ним четыре, а то и все пять де­сятков сбившихся с пути промышленных – головорезы, пьяни­цы, гуляки... И ждешь: не то вернутся когда-нибудь, не то пропадут все, когда и с кораблем вместе.

– Вернутся, – наставительно заметил Голиков, – ан, смотришь, и богат, – не ври.

– А вот и вовсе не вру: привезут, допустим, в десять раз больше, а одних издержек за три года нагуляют, почитай, по­ловину! Но ведь три-четыре года капитал-то твой не в оборо­те! А чем промышлять?

– Ты неразумное сделал – засадил весь капитал. Ведь не карты – сегодня проиграл, завтра отыгрался, – продол­жал наставлять Голиков, но Шелихов не слушал.

– Мало того, ты сам посуди, Иван Ларионыч, ведь кажиинный раз начинай дело спервоначала. Ну, дошел на остров – неведомо куда... Сегодня приняли тебя дикари хо­рошо, ласково, подружились. Не только наменяли все, что у них накопилось, но даже и сами помогали промышлять. А приехал через год – не говорю, через два, три, – натравят на тебя дикарей да вооружат их огнем бостонцы там али англичане, и готово – тут тебе и пуля, и отравленная стрела, и нож в спину... А то и в аманатах[1] у них наплачешься!

– Ну, а как иначе! – Голиков опять подставил чашку.

– Наташа, подсыпь угольков!

Через полминуты ведерный самовар снова захлебывался от усердия.

– Вот я и надумал, – продолжал Григорий Иванович, – первое – корабль всенепременно свой, да не на одно плавание, а навсегда... Не компания для него – бросила кости, полу­чила выигрыш и сама рассыпалась, – а он для компании. Тоже и люди: пришли, провели свои промыслы и разбрелись кто куда. Нет, служи столько-то годов при промыслах, по договору, а потом – смена новыми. Люди меняются, а дело существует и растет, подыскивает вокруг местечки, облюбо­вывает и – подальше...

– Кажется, ты дело говоришь, – одобрил Голиков, от­ставляя чашку в сторону. Со скрипом пододвинул кресло, облокотился обеими руками на стол и сосредоточенно уста­вился прямо в рот Шелихову, приготовившись слушать.

– Я вот и смекаю: надо сколотить небольшую, но креп­кую компанию, – Шелихов крепко сжал кулак. – Во!.. И по­слать на острова, которых еще никто как следует не знает, сразу несколько кораблей. И не на один год, а на четыре по крайней мере. Привлечь к себе жителей лаской, подру­житься с ними, построиться накрепко, завести промыслы, где пушного зверя много да рыбы – для продовольствия... А там собрал на один корабль товару, отправляй тотчас, скажем, об­ратно в Охотск, где твоя контора. Оборотился – за ним другой, оборотился – третий. Выбирать зверя, само собой, с толком, по расчету... И поверь, ежели будем действовать, как теперь, то своих насиженных и устроенных мест у нас не будет. А за­щищать твои прибытки никто не станет. – Шелихов повысил голос. – Охота государству их защищать?! Есть – ладно, а нет – и не надо. Другое дело – свои новооткрытые земли, государственные, признанные, земли Российского владения!..

Шелихов умолк. Гость задумался.

– Кто же возьмется за такое дело: строить корабли, ехать, бросить дело на много лет? – с сомнением проговорил старый купец и спросил: – Ты возьмешься?.. Окромя всего, деньжищи ведь нужны большие!

– Да, ежели хоть бы три корабля – тыщ сто, – тихо ска­зал Григорий Иванович. Видно было, что он высказал давно уже выношенную думку, а кое-что даже подсчитал.

– Корабли строить придется, – заметил Голиков.

– Конечно, нужны надежные, новые.

– Что мне пришло в голову, – сказал вдруг Голиков, кряхтя и шумно вставая, – однако пора и по домам... Я го­ворю «пришло в голову»: на днях должон быть у меня брат, Михаила Сергеич. Двоюродный он мне – ты его знаешь, – откупщиком теперь, вишь, в столицах, в Питере и Москве. Больше двух с половиной миллионов чистоганом в год казне отсчитывает. Сказывает, выгодно... Но что-то уж очень стал сорить деньгами – пролетит... Надо бы ему еще дело какое посурьезнее... А может, даже прокатает сам на острова. Мо­ряк он, капитан, а тут целая эскадра. С ним поговорим... А как ты сам? Ведь мне ты никак не ответил?

– Хочу и сам испытать, – сказал Шелихов, потупясь. – Жена стесняет, – добавил он тише. – Иван