К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ.

– Я все же попрошу вас дать распоряжение взять курс на Тенериф, – не меняя спокойного тона, сказал Резанов. – Макар Иванович, – слегка повернулся он к Ратманову, – вы слышали мое требование? Благоволите его исполнить.

– Слушаю, ваше превосходительство... как только мне будет дано об этом приказание капитана, – не повышая голоса, ответил Ратманов. – Господин капитан, – обратился он затем к Крузенштерну, – господа офицеры просят вас в кают-компанию.

– Хуже всего, – заявил вполголоса Крузенштерн Рат­манову, – что я уже сам сегодня утром решил все же дер­жать курс на Тенериф. Нельзя же пойти на Мадеру из-за одного только упрямства.

– Охота тебе себя расстраивать, Иван Федорович: на Тенериф так на Тенериф, тем более что мы все- таки приня­ли на себя перед компанией обязательство идти именно этим курсом.

– Я хочу отучить его путаться не в свои дела, – сказал Крузенштерн.

К их приходу офицеры уже успели вооружиться книга­ми из библиотеки. На обоих кораблях офицеры читали за­поем, изучая предстоящее поле действий. Усердствовало в чтении и все остальное население кораблей. Даже сам посланник, камергер Резанов, обложился японскими учеб­никами и словарем. Японцы и переводчик Киселев буквально не выходили из его каюты. Даже такой убежденный лен­тяй, как Толстой, и тот усердно зевал над старинной анг­лийской книжкой Энгельберта Кемпфера «История Японии» и захлебывался от удовольствия, читая вслух курьезные выдержки из другой, тоже старинной книжки «О Японе и о вине гонения на христиан».

Когда вошел Крузенштерн, спор сосредоточился на ро­доначальнике Российско-Американской компании Шелихове и на современных ее заправилах.

Лейтенант Головачев опять отстаивал свою точку зре­ния. Однако здесь, среди морских офицеров, он был почти одинок.

– Иван Федорович, – встретил вошедших Толстой, – вы как раз подоспели вовремя! При вас, может быть, Голо­вачев постесняется до смерти душить нас рассказами о но­вейшем аргонавте Шелихове.

Не отвечая Толстому, Крузенштерн обратился к Голова­чеву:

– Петр Трофимович, история именитого рыльского куп­ца Шелихова нам всем хорошо известна. И его четырна­дцати кораблей и личного путешествия с женой на Алеутские острова.

– Я, Иван Федорович, – сказал Головачев, – не соби­раюсь брать под свою защиту ту или иную штатскую пер­сону. Я хочу только точно установить заслуги открытий но­вых земель. В настоящее время назрел, по-видимому, момент, когда понадобилось уже полуофициальное вмешательство российской государственной власти, как фактического хозяина русских поселений на американском берегу. Именно отсюда и возникла необходимость нашей экспедиции. Я не хочу сужи­вать наш спор географическими открытиями, – продолжал он. – Особенно такими, где в конце концов самые открытия являются делом случая: попадется на пути неизвестный, не показанный на карте остров или не попадется? Ручаюсь, что даже из Алеутских островов до сих пор не все известны. Наконец, допустим, что они известны нам, русским, но яв­ляются новыми для английских мореплавателей. Поэтому они часто дают им свои названия и регистрируют их как новооткрытые, иногда не зная, что они давным-давно открыты. Почему Ситхинский залив, где находится наша Ми­хайловская крепость, на английских картах именуется сов­сем иначе? Ванкувер тысяче островов, мысов, проливов, кои он видел, роздал имена всех знатных лиц в Англии и своих знакомых, а напоследок, не зная, как назвать остальные, стал им давать имена иностранных посланников в Лондоне. Прежним нашим мореплавателям запрещалось объявлять свету о своих открытиях, а журналы и описи их представля­лись местному начальству, которое в те времена их держало в тайне. Впоследствии многие из этих бумаг были утрачены, оставались лишь краткие выписки из них, да и те были сде­ланы людьми, в мореплавании не сведущими. На самом де­ле за нашими людьми надо считать значительно больше от­крытий.

– В этом отношении вы правы, – согласился Крузен­штерн. – Но вот послушайте, что пишет Шелихов, – продол­жал он, принимая от матроса книгу, принесенную из кора­бельной библиотеки. – В начале книги открытие Кадьяка и Афогнака он приписывает себе, а далее, начиная с восем­надцатой страницы, не только отмечает, что до него на Кадь­яке перебывала масса народу, но что некоторые из пре­бывавших там «промышленных», как он пишет, «узнав о на­мерении моем идти на остров Кадьяк, всеми мерами стара­ лись от того меня отговорить, представляя жителей оного кровожаждущими и непримиримыми». Заслуги описания островов, сделанного штурманами Измайловым и Бочаро­вым, Шелихов присвоил себе, наименовав их труды так: «Григория Шелихова продолжение странствования в 1788 го­ду». А на самом деле он больше и не странствовал... Что вы на все это скажете?

– Иван Федорович, – с улыбкой возразил Головачев. – Если встать на вашу точку зрения, то нужно отрицать, что морской путь в Индию открыл Васко да Гама. Ведь до мыса Доброй Надежды его вели шкипера, прошедшие этот путь раньше с Бартоломеем Диасом, открывшим эту южную оконечность Африки, а отсюда, от Наталя, хорошо из­вестный уже путь в Индию ему показывал случайно подвер­нувшийся нанятый им мавр, знавший туда дорогу. Мне ка­жется, например, довольно прискорбным, что у нас прекло­няются перед Ост-Индской компанией, поддерживаемой госу­дарством и огромными частными капиталами, и всячески ругают и презрительно относятся к нашим российским, дос­тойным уважения пионерам, которых иначе, как аршинниками, не называют. Их подвигов – извините, иначе назы­вать их не хочу и не могу – не только не ставят в заслугу, но даже вменяют как бы в вину. Да, наконец, знаете ли вы, что проникновение русских купцов в Индию имело место за четверть века до появления там Васко да Гамы?

– Головачев, ври да оглядывайся, – сказал Толстой. – Это ты того, не из этой ли книги о Японии? – и он потряс перед Головачевым томиком Синбирянина.

Головачев, не останавливаясь, продолжал:

– Русский купец Никитин пробрался туда по Волге и Каспийскому морю, через Ширван и Персию, прожил в Ин­дии четыре года – целых четыре года! – и оставил ценней­шее, правильное и лучшее, чем у Васко да Гамы, описание Индии в своих записках о путешествиях «Хождение за три моря». Это оценка не моя, а историка Карамзина. По Се­верному Ледовитому океану и на ближайшие острова Бе­ринга и Медный наши люди в пятидесятых годах прошлого века плавали на шитиках, а иногда на байдарах, ботах и шерботах, редко на кораблях...

Решительный стук в дверь опять прервал спор. В кают-компанию вбежал взволнованный матрос и гаркнул во всю глотку:

– Ваше высокоблагородие, господин вахтенный на­чальник приказали доложить, что с подветренной стороны виден военный корабль под французским флагом.

– Близко?

– Не могу знать, ваше высокоблагородие.

– Военный флаг на «Надежде»?

– Так точно, ваше высокоблагородие, подняты и на «На­дежде» и на «Неве»!

Крузенштерн залпом допил вино и молча вышел. За ним поспешили и все остальные.

На палубе было людно. Новость успела уже облететь весь корабль. Офицеры, подняв к глазам подзорные трубы, впились в видневшийся вдали фрегат, который шел одним курсом с «Надеждой», не обнаруживая своих намерений.

«Надежда» продолжала идти своим ходом. Моряки с под­черкнутым спокойствием продолжали рассматривать неиз­вестное судно. Штатские, особенно Шемелин и кавалер Фоссе, взволнованно обменивались предположениями: «А вдруг пират, а у нас пушек так и не зарядили!»

– Выстрел! – вскрикнул Фоссе, увидев клубы дыма.

– Какая наглость! – процедил сквозь зубы Беллинс­гаузен.

Возмутились и другие: выстрел последовал, несмотря на поднятие российского военного флага.

– Прекрасно, прекрасно! – вдруг сказал Ратманов, на­блюдая за тем, как тотчас же после выстрела «Нева» реши­тельно изменила курс и направилась прямо на фрегат. В на­мерениях Лисянского не было никаких сомнении, так как артиллеристы на его корабле стояли у орудия с дымящи­мися фитилями.

– А не лечь ли нам в дрейф? – обратился Ратманов к капитану.

Крузенштерн утвердительно кивнул головой.

Громкая команда, лихое исполнение. Чужой фрегат тоже стал ложиться в дрейф и спустил шлюпку. «Нева» сблизи­лась с ним в это время уже настолько, что видно было, как ведутся какие-то переговоры в