К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ.

– Волконская.

– Какая Волконская?

– Дочь Сергея, ваше величество.

– Ах, того, который умер...

– Он, ваше величество, жив, – радостно ответил старик, решив, что представляется удобный случай замолвить слово за Волконских.

– Когда я говорю, что умер, значит умер, – повышен­ным тоном заметил царь, резко отвернулся и стал разгова­ривать с другими.

Неожиданный ответ поверг министра двора сначала в смущение, а затем и в негодование, сопровождавшееся до­ма нервным и сердечным припадком.

Слов царских сказано было немного, но они красноречи­во говорили о досаде Николая на то, что декабрист Волкон­ский вопреки принятым царем мерам не только не умер, но продолжает жить сам и цвести в потомстве.

Нелли рассказала об этом случае смеясь и, обратившись к Невельскому, добавила:

– Геннадий Иванович, я рассказала это вам со слов дя­ди Пети, я же ничего не подозревала и в это время пялила глаза на императора из соседней с ним ложи. Дома дядя рыдал. Я вызвала доктора. С тех пор он, бедняжка, в посте­ли. Пришлось мне поселиться там – дома удается бывать редко.

От Муравьева уже позже вернулся Молчанов. Разговор продолжал вертеться около Николая.

– Странно, – сказал Невельской, – всей Европе извест­но, как искусно умеет царь носить желаемую для него маску.

– Да? – улыбнулась Нелли. – Тогда послушайте... К больному дяде император приезжает ежедневно. Как толь­ко приедет, я сейчас же к себе... И вот вчера собираюсь бе­жать, а дядя Петя сжал руку, не выпускает и делает знак остаться. Сердце упало, но делать нечего, отвесила реверанс. Взглянул, и увидела я, что он меня узнал. Что же он сде­лал? Поставил стул так, чтобы меня не видеть, уселся около постели и так просидел двадцать минут. А я все время не знала, что мне делать с глазами, куда их девать: на него посмотреть страшно, потому что не скроешь ненависти, но страшно и за дядю – не вынесет моей и своей обиды. Ушел, конечно, не простившись. А с дядей после этого визита при­шлось повозиться – припадок повторился.

До утра проговорили об Иркутске.

Через три дня резвая тройка уносила Невельского с не­разлучным спутником подполковником Мишей Корсаковым снова в далекий Иркутск, навстречу заслуженному счастью. В ногах покоился знакомый кожаный кошель с письмами – ответами из Петербурга.

17. СВИДАНИЕ ЕДИНОМЫШЛЕННИКОВ

В половине марта Невельской был уже в Иркутске. Здесь он сделал официальное предложение Кате и на правах же­ниха проводил с ней все свои досуги, а их на этот раз было непривычно много: то в скромной квартире Зариных, то у Волконских или у одинокой в пустынном генерал-губерна­торском доме Екатерины Николаевны. Оба не дичились об­щества, но все же не забывали и ставшего приятным сердцу пыльного архива, наполненного интересными для обоих ма­териалами. В архиве Катю забавляло то, что здесь она вы­ступала в роли осведомленного руководителя, в то время как в других местах сама благоговела перед тем же человеком и смущалась.

Казалось, что сизоносый старичок архивариус явно стал манкировать службой: вечно находились у него какие-то не­отложные дела в генерал-губернаторской канцелярии. Он исчезал на целые дни, обязательно подчеркивая Кате перед уходом, что он не вернется совсем. При этом он с ласковой усмешкой посматривал на своих гостей и заставлял их краснеть.

– Он явно покровительствует нашему тет-а-тет, – сме­ялся Невельской, крепко обнимая Катю, как только захлопы­валась дверь.

Другим любимым их местом была безалаберная комната чудака Сергея Григорьевича Волконского с его пахнувшими дубленой овчиной и лошадиным потом «кондовыми», по его выражению, мужиками, с подаваемым горячим, вприкуску чаем.

Недовольно фыркая, сверкающая снежной белизной на­крахмаленных передничков и наколок горничная втаскивала громадный поднос со стаканами, блюдцами и сахарницей. За ней два дюжих парня волокли полутораведерный помятый и запущенный, пузатый, со старыми потемневшими по­теками самовар. «Все равно изгадят», – рассуждали в люд­ской и «князев» самовар никогда не чистили и не протирали.

Усаживаясь здесь надолго, Невельской и Катя учились у гостей и хозяина сельскому хозяйству и практической жи­тейской мудрости. Робко спрашивали, не решаясь высказать свое мнение, а больше молчали.

Довольный удачным опытом посадки посланного на Амур картофеля, Сергей Григорьевич предлагал Невельскому от­нестись к овощеводству всерьез, рекомендовал подходящие сорта капусты, моркови, огурцов. Вопросы овощеводства жи­во задевали гостей-сибиряков, и беседа подчас принимала оживленный характер спора.

Красотою Кати восхищались вслух, но не одобряли.

– С собою везешь? – спросил однажды Невельского почтенный и важный, стриженный в скобку, бородатый гость, прищурясь на хрупкую, стройную как тростинка Катю и, не дожидаясь ответа, решительно добавил: – Не бери, не прочно – обузою будет. Потому, – пояснил, – городская жена, красавица... Тебе не царевна-недотрога нужна, а баба-лошадь, во! – и он широко развел руками.

Невельской смутился, Катя вспыхнула и съежилась.

– Обиделась, – сказал снисходительно и добродушно старик, заметивший, как Катя стремительно выхватила из кармана платок и смахнула непрошеную слезу.

– На то воля божия, что сотворил тебя красавицей-не­дотрогою: тебя на руках носить, наряжать да любоваться в столице, на паркетах да на шелковых заморских коврах, а не мокрые зады детишкам подтирать, – пояснил он.

Слезы хлынули из глаз Кати. Она поднялась и вышла.

– Не хотел я обидеть, видит бог, не хотел, – примири­тельным тоном заговорил бородач, качая головой и обра­щаясь к Невельскому, собиравшемуся последовать за Ка­тей. – Как не полюбить такую королевну! И ростом взяла и обличьем. Посади против себя и любуйся, наряжай в шелка да атласы. Это правильно... Ну, а там что будешь с ней, в Охотском, делать? Гиляки-то еще хуже наших якут!.. Да с детьми, как пойдут, как устроишь? Подумал об этом де­ле, ваше высокородие? В год враз загубишь красоту, а по­том кручиниться будешь всю жизнь, что не сберег!

– Полно, Павел Секлетеич, пороть дурное, – вмешал­ся хозяин, – посмотри на мою Марию Николаевну: и она жива, и дети, слава богу. И меня, как видишь, спасла. А та­кая же, поди, хрупкая была, как и эта барышня!

– Твоя-то княгинюшка горя немало с тобою нахлебалась, что и говорить, а лебедушкой-красавицей до сих пор оста­лась, верно. А как ты думаешь, ежели бы всего этого не пришлось пережить, неужто хуже бы стала? И первенца-то не потеряла бы, чай... Ну, а что бы ты сказал, ежели бы она да не выдержала?

Волконский нахмурился.

– А по-моему, так: с собой, как хочешь поступай, ты сам себе владыка, а жену тебе, богом данную, побереги.

Невельской вышел искать Катю. Нашел он ее на поло­вине Марии Николаевны в тот момент, когда, не видя, что он вошел, она обнимала Волконскую, ласкалась к ней и взволнованно говорила:

– Все это хорошо, но ответьте мне, милая, голубушка, как всегда, прямо и честно: если бы для вас повторилось то же самое несчастье и вы знали бы о всех предстоящих му­чениях, как бы вы поступили второй раз, теперь?

Мария Николаевна не отвечала.

– Ну, милая, ну, скажите! – просила Катя, уже заметив­шая Невельского, стоявшего в напряженном