заставляет сомневаться в вашей служебной пригодности! - глядя в побелевшее лицо Игнатьева, рявкнул я. - Вы не смогли защитить меня, не смогли защитить мою семью, и теперь смеете говорить о прощении людей совершивших на меня покушение! И после этого вы надеетесь, что я тихо и мирно дам вам отставку? Охрана!
Дверь в кабинет распахнулась и на пороге материализовалась пара казаков из бригады Рихтера.
- Николай Павлович, я отстраняю вас от должности и налагаю на вас домашний арест, - не глядя на разжалованного громко заявил я. - Охрана проводит вас к выходу из дворца. Передайте текущие дела вашему заместителю, - прибавил я напоследок.
Лицо графа побелело так, что стали видны синеватые вены на висках. Он молча склонил голову, развернулся и, в сопровождении конвоиров, на негнущихся ногах, вышел из кабинета. Едва его прямая спина скрылась из виду, как из приемной выглянул встревоженный секретарь.
- Андрей Александрович, закройте дверь, - устало приказал я ему и уселся обратно в кресло.
Неловкую тишину нарушили пробившие семь вечера часы приемной. Я чувствовал, что, под влиянием эмоций, совершил непоправимую глупость, но не мог признаться в этом даже самому себе. А Игнатьеву? Мне что теперь нужно бежать за ним и уговаривать остаться!? Конечно, на переправе лошадей не меняют, но разве не смогу я найти ему замену? Но в такие сроки, да ещё ввести в курс дела, черт меня подери...
- Давайте вернемся к тому, на чем остановились, - предложил я, стараясь не думать о случившемся. - Я не требую от вас немедленного ответа, но хотел бы увидеть ваши соображения по финансовому вопросу у себя на столе через три дня, - уточнил свое распоряжение я. - Можете идти.
Дождавшись, когда дверь за восходящими светилами русской экономики захлопнется, я обхватил голову руками и замер в раздумьях. Ситуация оказалась гораздо хуже чем я себе представлял. Игнатьев был прав, покушение являлось лишь маленькой верхушкой айсберга торчащей на виду. Основная угроза таилась в глубине, скрытая до поры до времени от посторонних глаз. Сейчас мой корабль столкнулся с верхушкой и уже дал течь, а что станет с ним при столкновении с главной проблемой?
Я прошелся по кабинету, разминая ноги, выпил воды из графина и подошел к камину. Меня всегда успокаивала возня с огнем, позволяла мне собраться с мыслями. Но не в этот раз. Совершенно истощенный переживаниями последних суток, я был не в состоянии сосредоточиться на чем-либо кроме мыслей о своих скорбных делах. Подумать только, со времени покушения не прошло и суток!
Отойдя от камина, я плюхнулся на диван, положив ноги на спинку, и, закрыв глаза, постарался ни о чем не думать. Однако непрошенные мысли так и мелькали в голове. Взгляд уткнулся в лежащий на столе доклад Игнатьева о 'Занозе', подготовленный год назад теперь уже бывшим начальником разведки:
'Проанализировав состав 'Занозы' можно сделать вывод, что более трёх пятых из привлечённых графом Блудовым участников клуба являются помещиками, причем помещиками крупными, владеющими сотнями и тысячами душ до отмены крепостного права. Оставшиеся две пятых составляют представители старых аристократических родов: Юсуповых, Орловых-Давыдовых, Строгановых, Воронцовых, Гагариных, Галицыных, Шереметьевых и т.д. Именно последняя группа представляет наибольшую опасность в виду обширных связей и возможностей её членов. Обладая высокими придворными чинами, в том числе и военными, а так же значительным богатством (сопоставимым, а возможно и превышающим возможности казны), данная категория лиц может представлять существенную опасность для трона.
Длительная болезнь основателя клуба, графа Блудова, в последние месяцы утратившего руководящую роль в собственном детище, так же вызывает опасения. На данный момент, в виду аморфности и внутренних политических разногласий, 'Заноза' не представляет немедленной угрозы. Но на смену Дмитрию Николаевичу, склонному в больше степени к подковерным играм и компромиссам, может придти более резкий и категоричный лидер, способный организовать выступления в духе 1825 года.
Посему прошу Высочайшего позволения незамедлительно начать превентивные аресты членов 'Занозы'.
Н.П. Игнатьев, 16 февраля 1864 года'
'А ведь он был прав, так оно и вышло... - подумал я. - Зря я, наверное, его отругал...'
- Ваше Императорское Высочество, - сквозь двери донесся до меня тихий голос Сабурова, - позвольте сперва доложить о вас Его Императорскому Величеству.
- Докладывай, - услышал я голос своего дяди Константина.
Я вскочил с дивана и провел рукой по лицу, стряхивая с себя остатки сна.
- Ваше Императорское Величество, к вам с визитом Его Императорское Высочество Великий Князь Константин Николаевич, - заглянув в кабинет, объявил секретарь.
- Я уже понял, - со вздохом сказал я, поднимаясь навстречу вошедшему. - Рад видеть вас живым и невредимым, дядя!
Мы с Великим Князем обнялись, он был бледен и взволнован.
- Игнатьев, - на этом имени я немного запнулся, - докладывал мне, что на вас тоже было совершено покушение, но, слава Богу, все обошлось.
- Мне тоже отрадно видеть тебя, мой дорогой Николай в добром здравии. Я слышал о твоем горе и хочу, чтобы ты знал, - Константин приложил руку к сердцу, - я скорблю об этой утрате вместе с тобой, - он выдержал минутную паузу и взволнованно продолжил. - Но до меня дошли некоторые слухи о твоих намерениях и делах.... Правда ли что ты дал отставку Николаю Павловичу? - отстранившись от меня, спросил Константин Николаевич.
- Да это так, - не стал отпираться я, усаживаясь в кресло.
- До меня дошли сведения, что послужило поводом для вашей размолвки, - демонстрирую хорошую информированность, сказал Великий Князь, садясь напротив. - Ты не прав.
- В чем я не прав? - начал заводиться я. - В том, что участники кружка Блудова - заговорщики и по ним виселица плачет? Или в том, что мой собственный начальник разведки больше заботится о собственных родственниках, чем государственных нуждах?
- Любой из нас тревожится о своих родственниках, - покачал головой великий князь. - Это естественно. Сейчас многие опасаются твоего гнева, но вот увидишь, через пару недель все будут просить тебя о помиловании для ныне арестованных.
- Уже, - буркнул я. - Адлерберг ходатайствовал за своего шурина.
- Вот видишь, - улыбнулся великий князь, - однако не думаю, что Николай Павлович был бы в числе таких просителей.
- Возможно, - угрюмо согласился я. Игнатьев действительно ни словом не обмолвился о том, что его родич угодил в тенета Блудова. Сведения об этом я получил из уст придворных сплетников и, в свете последних событий, они скорее походили на навет. Более того, судя по бумагам, которые я просмотрел уже после нашего разговора, зять графа, Зуров, посещал собрания клуба лишь пару раз, и то в качестве гостя таких персон, отказаться от приглашения которых было просто невозможно.
- Касаясь же вопроса о заговорщиках... Николай, ты сам мне говорил, что российские императоры лишь называются самодержцами, а на деле есть многое, что им не подвластно, - тем временем издалека начал дядя. - Пределы нашей власти часто вынуждают нас искать компромисс даже в таких, весьма очевидных вещах. Вспомни 1825 год. Тогда мой отец, твой дед, попал в схожую ситуацию. Почему же он, по-твоему, поступил с декабристами, вина которых была куда более очевидна, чем у твоих блудовцев, так мягко? Казнил единиц, остальных сослав в Сибирь? А ведь намеревался казнить всех! Неужели ты думаешь, что у деда не хватило твердости или желания сделать это?
- Нет, конечно! - сказал я и задумался. Действительно, Николай I ассоциировался у меня как раз с жестким, авторитарным стилем правления. Уж кого-кого, а его я бы заподозрил в мягкотелости в последнюю очередь. Однако с декабристами, которые с оружием в руках выступили против него, он обошелся не слишком сурово: из 54 заговорщиков, приговоренных судом к смертной казни, приговор был приведен к исполнению лишь пятерым, остальные были приговорены к каторжным работам или отправлены в ссылку.
- Это была уступка, - ответил на мой невысказанный вопрос Константин. - Необходимый компромисс, который позволил твоему деду укрепить изрядно шатающийся под ним трон. Царь не может лишь карать, он должен и миловать, иначе он разделит печальную учесть Ивана IV - оттолкнет от себя всех, кто его
