– Способность к гипнозу?
– И это тоже. Куда важнее другое: в карточке Звягинцева была указана фамилия «Морозов». Почему? А потому, что господину некогда было изобретать псевдоним, он и воспользовался уже известным – из больницы, как и биографией жертвы. Ведь убийца носил имя жертвы. Видимо, этот же господин вычистил мозги двум извозчикам, одному дворнику и набожному фвейцару. Он возил ковчежец. И, следовательно, участвовал в делании «чурки». Кто он?
– Не знаю…
– Николай Берс исключается?
– Не знаю…
– Тальма видел молодого человека.
– Тогда исключается… Позвольте! Если Николай Карлович вне игры, остается одна кандидатура…
– Именно так.
– Это невозможно, – уверенно сказал Джуранский.
– Почему же?
– Потому что вы с ней разговаривали, и я тоже, и вообще…
– Уверяю, это не сложнее стрельбы из револьвера.
– Нет, это невозможно!
– Помните, что говорил великий Гарон, глава парижской полиции? – спросил Ванзаров и, не дожидаясь, ответил сам: – «Работая в области расследований преступлений, следует всему верить и быть ко всему готовым, часто самое невероятное оказывается единственно верным». Вот так.
– Но ведь Ленского убили в четверг!
В ответ перед носом ротмистра помахали телефонограммой из МИДа.
– Не вижу здесь логики, – запальчиво заявил он.
– Поифите тут, – Родион Георгиевич пододвинул список содалов. – Знаете, как расфифровать «М.О.Н.»?
– Ни малейшего понятия.
– «Mon oncle Николай». Вот и все. Теперь я знаю точно: Модль вовсе не попался в ловуфку, он сам выбрал смерть. Хотя динамит ожидал нас. У ротмистра не осталось иного выбора. А почему?
– Простите, но я…
– Да потому, что феникс пироксилином нафарфировал он!… Но какой тонкий расчет во всем! Виден больфой талант.
– Ничего не понимаю, – признался ротмистр. – И это называется три вывода?!
Объяснений не последовало. Ванзаров бережно сложил справку, телеграмму, список, чек и фотографию в карман и лихо расправил усы, что в данную минуту означало: гремят барабаны, трубят фанфары. Преступник извлечен из тьмы обмана на свет логики.
Августа 10 дня, после четырех, +17° С.
Управление сыскной полиции С.-Петербурга,
Офицерская улица, 28
Свет предвечерний поблескивал на полированном лбу Сократа и на репродукции Рафаэля, освещая Мадонну. Дева несла младенца в мир со страхом и надеждой, не зная, что ждет ее первенца в грядущем: любовь или ненависть.
Он только вошел в кабинет, чтобы сложить портупею со шпагой, и сразу пригласил к себе Мищука, отбывавшего дежурство по Управлению.
Господин начальник предложил коллежскому регистратору устраиваться удобнее за приставным столиком, сам же скинул сюртук и подошел к окну.
Пауза затягивалась, чиновник стал выказывать признаки беспокойства. А Ванзаров, словно ничего не замечая, разглядывал Офицерскую и даже мурлыкал мотивчик.
Мищук вежливо кашлянул, Родион Георгиевич обернулся, озорно подмигнул и сказал:
– Да-да, я вас слуфаю.
– О чем? – растерянно спросил Мищук.
– О предательстве, о чем ефе?
– Позвольте, я не…
– Николай Николаевич, не тратьте силы, – Ванзаров сел по другую сторону хлипкого столика. – Служите под моим началом, а потому знаете: слов на ветер не бросаю. Отпираться бесполезно. Не трогал вас до сих пор лифь потому, что сам себя уговаривал: не может этого быть, случайность или совпадение. Но сегодня такой день, когда всем случайностям найдутся достойные объяснения. Правда, содал Диомед?
Чиновник полиции опустил голову и тихо спросил:
– Это письмо меня выдало?
– Письмо – мелочь. А улика – вот… – Родион Георгиевич продемонстрировал «живую картину». – Надеюсь, понятно почему?
– Но ведь никто не видел!
– Логика – главный свидетель. Будем задавать простые вопросы: кто мог поставить снимок? Слуги исключаются – лакей Бирюкин последним запер дверь. А кто выходил из комнаты до этого? Полиция. Чинов было много, кто же из них? Тот, кто может задержаться дольфе остальных – младфий чиновник, составляющий подробную опись места преступления. Кто же это? Были Мифук и коллежский регистратор из Казанского участка. Так как, дело сразу отофло к нам, то протокол вел Мифук. Стало быть, и подложил он. Да и трудов-то никаких: оказался вблизи коллекции снимков, взял один, чтобы занести в протокол, а вернул уже с засунутой «живой картиной». Только и остается поставить криво. Чтоб я заметил наверняка.
– Как просто…
– Могу ли знать, кто дал снимок: Ягужинский или Модль?
– Берс.
– Это какой же?
– Николай Карлович, коллежский асессор, служит в канцелярии министерства.
– Как уговорил?
– Обещал выхлопотать повышение.
– Ему передавали чистые бланки с грифом сыскной полиции?
Мищук печально вздохнул и промолчал.
– Зачем вам это, Николай Николаевич? – продолжил коллежский советник. – Никогда не поверю, чтобы вас волновал союз старой и новой крови, впрочем, как и заря России. Не по вам фапка. Вас же в жертву определили, разменной пефкой назначили, чудо, что ефе живы. Так для чего?
– Всегда мечтал оказаться в вашем кресле…
Маленький человек, винтик, без талантов, с одним трудолюбием, состояния нет, женат на вздорной женщине, двое детишек, живет на последнем этаже доходного дома. Впереди – убогая пенсия. И никакого просвета. Так отчего бы не рискнуть и не прыгнуть в наполеоны? Авось получится. Вот и вся его философия. На лбу так и написана, от первой до последней точки. Жадность, замешанная на воспаленном самомнении мещанина. Было бы мерзко, если бы не было так печально.
– Что ж, можете сделать это прямо сейчас – Ванзаров пригласил жестом в свое кресло.
Мищук боязливо покосился на вожделенный трон власти и, подавив жадную улыбочку, сказал:
– Ну, зачем же, не стоит, право…
– Садитесь, берите бумагу и пифите.
– Признаний давать не намерен.
– Они не требуются. Не хочу бросать пятно на всю сыскную полицию из-за одного… содала. Но вот профение об отставке – непременно. Причину извольте указать сами.
Мищук сгорбился, как будто постарел лет на двадцать, и прошаркал к рабочему столу помощника начальника сыскной полиции. Какой музыкой звучали эти чины! Сколько раз примерял их к своей фамилии
