– Наш негодует... Ох, и достанется теперь Семенову.
– Это кто такой? – не понял Родион.
– Старший городовой, громадный детина, ну, помните. Такую подлость «Желудю» подстроил. Представьте, сегодня утром на Большой Конюшенной нашли мертвую девицу. Так он, вместо того чтобы вызвать санитаров, и дело с концом, поставил оцепление, да еще требует, чтобы чиновники прибыли.
– Вас, Родион Георгиевич, непременно требует, – добавил Матько, сахарно улыбаясь. – По дружбе, не иначе. Водите знакомства с городовыми? Экий вы демократ. Популярны в народе.
Смутное чувство тревоги, зашевелившееся при словах «мертвая девица», разбушевалось вовсю. Логика постаралась.
– Почему меня? – спросил Родион, еще надеясь, что обойдется.
– Семенов передать «велел», представляете, какие у нас вольности теперь в участке, – Кручинский указал кого за это благодарить, – что померла барышня, которую привозил к вам на допрос.
– Господин подполковник в бешенстве, будет требовать вашего перевода, – сообщил с милейшей улыбкой Матько.
– А то с вами такой урожай трупов! Прямо не знаем, как разгребать, – добавил Кручинский.
Сорвав рожок телефонного аппарата и дождавшись, пока в Департаменте полиции подзовут к телефону криминалиста, Ванзаров, не здороваясь, сказал:
– Аполлон Григорьевич, вы нужны немедленно на Большой Конюшенной... Беда...
3
Народ толпился в отдалении. Самые любопытные вытягивали шею, чтобы рассмотреть. Так ведь это интересно: труп на улице. Хорошо еще репортеры глаза не продрали, набежали бы с блокнотиками и вопросами, началась бы кутерьма.
Семенов выделялся над толпой ростом. Ванзаров отблагодарил за примерно выполненную службу. Обычно постовые не так расторопны. Старший городовой хмуро пробурчал «рады стараться, ваше благородие», но Родион готов был поклясться, что в глазах мужика злобного вида стояли слезы. Кратко доложив, как обнаружил тело, Семенов подозвал младшего городового Ермилова, оставленного без отдыха. Паренька, осоловевшего от бессонной ночи и взбучки, мучить вопросами было бесполезно. Он пробормотал, что девицу заметил еще с вечера, но подходить не стал. Кто был с ней и когда оказалась на скамейке – не заметил. Да и что замечать? Ну, сидят себе мирные обыватели, порядок не нарушают.
– Что ж, ты, всю ночь мимо нее бродил? – прорычал Семенов. – Не подошел даже узнать: может, помощь какая нужна, растяпа. Может, она еще жива была.
Ермилов печально сопел и молчал. Что тут скажешь: ну, вышло так, все мы задним умом крепки. Глупость – не наказуема.
– Так ведь мимо нее никто не ходил, – стал он оправдываться. – Ну, я и вот... Разве можно... Ваше благородие... Ну, что ж...
Оставалась надежда, что в лавках и магазинах напротив что-то могли видеть. Надежда призрачная: в такой час они уже закрыты. А квартиры обходить – заранее бесполезно. Кто там что разглядит через окна. Ночь, хоть и белая, но фонари-то газовые.
Оставив паренька на растерзание старшего городового, Родион зашел за оцепление. Ступать следовало на краешках носков, как по шаткому болоту. Чиновник полиции честно пытался изобразить цаплю.
– Можете не стараться, земля на бульваре утрамбована в камень, дождя не было, все засохло до неприличия, – довольно громко сообщил Лебедев. – Следов не найдете. Почти... Взгляните?
В полушаге от ботиночек жертвы виднелась крохотная ямка, даже не след, а намек на женский каблучок. Вокруг него слабо читался контур мужской подошвы.
– Прогуливаясь вечером, дама присела на лавку, поздоровалась, но ей не ответили. Она испугалась и быстро ушла. Ее след попал как раз по ноге убийцы.
– Похоже на то, – согласился криминалист. – Жаль, гипсовый слепочек выйдет плохим.... Скажите спасибо, что городовой толковый попался, а то бы неделю искали пропавшую по моргам и больницам.
– Полицейская собака никуда не приведет?
– Приведет. К сапогам городового. А вы как думали?
Ванзаров не думал, а старался найти повод оттянуть неприятный осмотр. Екатерина была спокойна особой, умиротворенной красотой, словно отдыхала, и только приоткрытые глаза смотрели в никуда. На ней был модный костюм из блестящей шелковой материи белого цвета с тонкими зелеными полосами, образующие крупные клетки. Широкая юбка-клош совершенно гладка, корсаж короткий, одеваемый под юбку, перед немного свободный, отделан зелеными лентами, начинающимися по обе стороны воротника петлями и ниспадающими в виде довольно широких бретелей до кушака из зеленой же ленты. Перед корсажа между бретелями покрыт белым кружевом гипюр, которое доходит до середины груди и заканчивается мысом; полукороткие рукава-ballon пышные у локтя и стоячий воротничок. Светлые длинные шведские перчатки, большая из белого тюля шляпа, отделанная зелеными, блестящими лентами и цветами белой и розовой гвоздики. Городовому Семенову было от чего прийти в отчаяние. Не правда ли...
– Ее отравили?
Вместо ответа криминалист указал на лиф. Под левой грудью плотно уселся шарик бронзового отлива, на котором виднелись три черточки. И без экспертизы понятно: удар нанесен той же рукой, что срезала Пашу. На скамейке – куда проще и удобнее. Быстрое движение левой, и никто ничего не заметит. Даже если бы по бульвару гуляла толпа народа. А в поздний час и подавно. Убийца мог себе позволить поцеловать руку, изобразив прощание, и не спеша скрыться.
– Что думаете, Аполлон Григорьевич?
– То же, что и вы, коллега... Не стесняйтесь, мне приятно слушать, как вы рассуждаете...
– Убийца обладает не только сильной рукой, но и завидным хладнокровием. Выбирает публичные места. Действует быстро и надежно. Без всякого сомнения, хорошо знаком с жертвой.
– Одно не могу понять: зачем ему пользоваться таким странным оружием? – сказал Лебедев. – Это серьезная улика. Когда его поймаете и доведете до суда, отказаться от нее будет невозможно. И адвокат не поможет.
Ванзаров внимательно осмотрелся.
– Что-то потеряли, коллега? – спросил криминалист, вооружаясь сигаркой и поднося трость. Щелкнул кремень, потом еще и еще раз. Но вечная зажигалка служить отказывалась. Ее обозвали дурным словом и заменили спичками.
Потянуло никарагуанской вонью. Отечественная публика стала расходиться.
– У нее должна быть шляпная коробка, – сказал Родион.
– Посмотрите за скамейкой.
Но и там не было. Зато в траве что-то скромно блеснуло. Родион нагнулся и поднял серебряную коробочку для монпансье с вензелем «А.Г.».
– Изящная штучка, где такие берут? – заинтересовался Лебедев.
– Это мы спросим у того, с кем встречалась Делье. Строго спросим... Позвольте заглянуть в сумочку.
Атласный мешочек с волнистыми рюшами в цвет платья, был вытянут из затвердевшей руки и покорно сдался грубому мужскому вмешательству. Хранил он совсем немного тайн. Кружевной платочек, несколько купюр, помятую записку и счет из модного салона «Смерть мужьям». Устрашающей метки с розочкой и сцепленными стрелками не нашлось. Она и не требовалась. Тот самый черный цветок горел в голове скучного счета, выписанного за корсаж, юбку, шемизетку, кушак, фишу а-ля Мари Антуанетта, перчатки и шляпку, всего на 95 рублей. Стоило оторвать верх, да нарисовать стрелки, и, пожалуйста – страшная метка.
В записке не нашлось ничего таинственного: «Дорогая Белка! Мне надо видеть тебя по очень срочному делу, связанному с Куничкой. Не откладывай на потом! Удивишься, почему это так важно! Твоя Ночка».
– Что-нибудь любопытное? – спросил Лебедев, разглядывая пальцы Екатерины.
– Нет, – равнодушно ответил Родион. – Обычные улики, изобличающие убийц.
Аполлон Григорьевич одарил юношу строгим взглядом, чтобы не очень-то зарывался, но тот спросил:
