— Ну, Пухля, еле поймал! Даже за ограду пришлось лезть, чуть не свалился в Мойку. Мы так не договаривались… Ой, пардон, мадам… Прошу извинить за вторжение…
— Совершенно неизвестный мне господин… — невозмутимым тоном обратился Родион. — Вы готовы подтвердить перед присяжными, что указанная дама выбросила из окна этот предмет?
Тухля был готов подтвердить даже, что земля плоская, так обрадовался, что его вытащили из каторги: нравоучения Юленьки тянулись без остановки. Но когда рассмотрел хозяйку дома, кажется, забыл все на свете. Что поделать, красивая женщина и философа дураком сделает. А Тухле много не надо. Почувствовав перемену, Евгения Павловна ожила и смогла улыбнуться:
— Маленький хитрец, у вас все равно ничего не выйдет…
— Мне ничего и не нужно, — ответил Родион. — Дела о смерти Вальсинова нет, вам опасаться нечего. А моя страсть к истине или, если хотите, любопытство — полностью удовлетворено. Одно интересует: за что вы так с дочерью? Кто же «соломенную вдову» замуж-то возьмет…
Преображение красивой женщины случилось стремительно. Она вскочила так резко, что звякнули бокалы, а Тухля отшатнулся. Лицо ее раскраснелось, казалось, кипевшая ярость вот-вот окатит паром.
— За что?! — закричала она. — Да что вы можете понимать, сопливый логик, в жизни женщины? Куда вам понять, что такое жить с человеком старше на двадцать лет, которого ненавидишь и презираешь всей душой! Что такое молодой девушке оказаться в лапах почти старика, потому что приданого — только милое личико! Что такое ложиться с ним в постель и родить ребенка, которого ненавидишь искренно и безотчетно! А потом наблюдать, как дочь крадет твою последнюю любовь и счастье. Вы этого не поймете! Я ни о чем не жалею. Вы слышите?! Пусть теперь Мария испытает в чужой семье все муки, что достались мне. Пусть получит свой ад. Старуха с дочками из нее все соки выпьют, уж будьте уверены. А ему… Раз моя любовь оказалась ему не нужна… Что ж, пусть так и будет. Кое-что я получила…
Прижимая веер к груди своей, Тухля выглядел как зачумленный, быть может, тайно и окончательно влюбляясь в фурию. Чего от него еще ждать! Мужчина как воск — поднеси ему красоту, раскаленную желанием, тут и растает.
— Прекрасная Чума! — пробормотал он в восхищении.
Быть может, Евгения Павловна не оценила ситуацию во всей глубине. Быть может, помани пальчиком, Тухля позабыл бы про дружбу и кинулся с кулаками на Родиона. Быть может. Но она сказала:
— Прошу вас, идите-ка вон оба… Тошно мне… — и вышла.
…Помрачнев, как только способен мальчишка его лет, Коля заявил:
— Я сразу понял, кто убийца. Только вас прерывать не хотел.
От детской наглости Лебедев немного растерялся:
— Вот как?.. Ладно, в следующий раз поймаю, господин умник.
— Позвольте, Аполлон Григорьевич, неужели Ванзаров все так и оставил?
— Проявите вашу фирменную догадливость.
— Я… ну… А что вы скажете? — нашелся юный чиновник.
— Скажу, что со мной хитрить не надо, да. Я вас всегда перехитрю… Родион заставил Столетову написать собственноручное признание и завернул в него стреляющий веер. Обещал пустить в ход, если с ее мужем что-нибудь случится, даже если он случайно поперхнется куриной костью за обедом.
— Значит, ей пришлось беречь ненавистного супруга как зеницу ока?
— Что может быть хуже?
— А как же спор?
— Какой вы, Гривцов, любопытный. Прямо весь в Ванзарова… — в строгом тоне великого Лебедева проскользнула теплая нотка. — Эти два героя для храбрости решили слегка… ну, сами понимаете. И так нахрабрились, что дружок Родиона полез кукарекать не куда-нибудь, а на памятник императрице Екатерине. Представляете картину: матушка-императрица в окружении лучших умов своей эпохи, а прямо перед ее носом упитанный юнец, растопырив локти, кукарекает во все горло? Говорят, публика аплодировала. Хорошо, что его сняли городовые. Если бы подоспели жандармы или охранка, могли припаять политическое выступление. И кукарекал бы несчастный в Сибири лет пять. А так все закончилось в участке жутким скандалом. Только во всей этой кутерьме Родион потерял веер с признанием. К счастью, Столетова об этом не знает. Никогда так не поступайте. Очень пагубная слабость — пить шампанское после водки.
Судя по загадочно-восторженному выражению лица мальчишки, воспитательный эффект пропал зря. Гривцов всей душой был с Ванзаровым. Он так замечтался, что Лебедеву пришлось подтолкнуть:
— Дальше играем?
— О да! Всегда готов…
— И помните, теперь от щелбана уже не увернетесь, да. Значит, случилось это в июне…
Ужасные сердца
Сведения о том, как выглядят врата ада, за последние века поступали противоречивые. Надежных очевидцев нет, а те, что уцелели, путаются в показаниях. Достоверности не хватает. Многие горячие головы рисуют фантастические картины, забавные, как детские страшилки. А между тем стоит оглядеться, и сделаешь поразительное открытие: ворота в ад хорошо известны любому жителю Петербурга. Через них множество раз отправлялся он в краткие путешествия. И возвращался обратно. Ворот этих в столице не менее четырех. И только по глупому недоразумению называются они пригородными вокзалами. Хотя каждый, кто хоть раз отправлялся летом на дачу, знает, что это не что иное, как адские врата. Муки, которые приходится терпеть, только начало испытаний, поджидающих дачника в конце пути.
Вот, к примеру, Финский вокзал. В назначенный час каменное строение с приземистым куполом под шпилем буквально раздувается от напирающей толпы. Муравейник по сравнению с ним — место одиноких раздумий. В зале ожидания не протолкнуться от суетливых муравьишек. Каждый тащит столько поклажи, что удивляешься, как еще жив. В руках — по громадному свертку, при этом ухитряется нести еще какие-то коробки, а за спиной болтается заплечный мешок. Кто же этот трудяга?
Конечно, заботливый отец семейства, что везет заказы и гостинцы отдыхающим на дачных просторах женушке и детишкам. Весь летний сезон в конце недели, а то и каждый день штурмует он врата ада и терпит на земле все, что его ожидает в будущем. Нет числа мукам. Дышать нечем, пот льет в три ручья, воздух раскален жарой и теснотой. Все толкаются, суетятся, ругаются и спешат на поезд, чтобы оказаться к ужину на семейной веранде. Чем после Финского вокала покажется ад? Курортом, не иначе.
Ну так вот.
Вечером июньской пятницы суета на Финском вокзале бурлила ключом. Господа, покинувшие конторы и присутственные места, брали штурмом пригородный поезд на шесть двадцать. Паровозик пускал клубы пара и нетерпеливо фыркал. Толчки в бок, удары корзиной по затылку, отдавленные ноги и даже порванные пиджаки были привычными пустяками для опытных путешественников. Ругань и ссоры вспыхивали и тут же гасли. Господа обменивались краткими, но емкими выражениями, на чем и расходились. На серьезное выяснение отношений не было ни сил, ни времени. Мгновенные стычки разнимал поток толпы, унося противников в разные стороны. Никто всерьез не принимал этот кавардак, резонно полагая, что не потолкаешься — не поедешь. Многие даже получали своеобразное удовольствие от всей этой суеты. Раскрасневшиеся, но счастливые муравьи заполняли вагоны, деловито распихивали свертки, усаживались на лавки, открывали окна настежь и выпускали победный выдох. Чем не развлечение после конторской скуки.
Среди этого водоворота виднелся гранитный утес. Был он не столь уж гигантского роста, скорее даже обычного, облачен в скромный, но летний костюм светлого материала, голову покрывала легкомысленная соломенная шляпа с темно-синей ленточкой. Ничто не казалось в нем особенным или выдающимся, совершенно средний городской тип. Но каждый дачник удивленно останавливал взгляд, еще не понимая, что так его поразило. Когда же в распаренные мозги доходила причина, господина награждали презрительным, а то и осуждающим взглядом.
