Когда князь Босе, правитель земли Шаотай, размахивая булавами, ринулся навстречу минским воинам, осыпая их грубой бранью, против него верхом на горячем скакуне выехал юноша в блестящем шлеме и шелковом халате с луком через плечо и колчаном у пояса. Глаза прекрасного юноши сияли, как звезды, белое лицо напоминало нефрит, искрились драгоценные украшения на оружии. Увидев его, Босе захохотал.
— Дряхлый старик убрался восвояси, теперь мне прислали смазливую девицу! Что ж, я не прочь с нею поразвлечься!
Бахвалясь своей силой, он зашвырнул под небеса булаву и закричал:
— Судя по лицу, ты либо бесовка, лицо первая красавица вашей страны. Я это узнаю, когда возьму тебя живой!
Зажав булаву под мышкой, он помчался к юноше. Хун с улыбкой повернула коня, подняла лук — и стрела пронзила левый глаз варвара. Изрыгая проклятия, Босе выдернул стрелу, в ярости скинул с себя кольчугу, поднял булаву и заорал:
— Веришь в свои таланты? Ладно, попробуй-ка еще разок, — целься мне прямо в грудь!
Скрежеща зубами, он бросился на Хун, но та повернула коня и присвистнула, изображая звук летящей мимо стрелы.
Повеселевший Босе выпятил живот и крикнул:
— Я приму твою стрелу пузом, а ты прими мою булаву своей башкой!
Он поднял булаву и швырнул ее, целясь в голову Хун. Она увернулась, повела белыми руками, — просвистела стрела и впилась прямо в изрыгающий проклятья язык варвара. Тот вырвал ее, выплюнул кровь. В уцелевшем глазу клокотала ярость. Босе спрыгнул с коня и, словно тигр, начал подбираться к Хун. Прыгнул, а она стегнула скакуна плетью, и Босе схватил руками воздух.
— У тебя были оба глаза, но ты не разглядел ими величия Неба, — сказала Хун, — тогда я выстрелил первый раз. У тебя был язык, но на нем рождалась только непотребная ругань, — тогда я выстрелил второй раз. Тебя это ничему не научило. Следующая моя стрела продырявит твое гнусное сердце!
В воздухе раздался свист. Босе, хоть и был разъярен, успел прикрыться, но тут же сообразил, что его опять провел этот юный воин — стрела осталась на тетиве. Как взбешенный тигр, он начал снова прыжками приближаться к Хун. Та прищурила глаз, и стрела пронзила грудь варвара насквозь. Вскрикнув, он свалился наземь. Вытащив кинжал, Хун срезала с Босе шлем и, вернувшись к минам, вручила его Яну. Тот был в восторге и перед всем войском расхвалил искусство и мужество Хун Хунь-то.
Между тем, дождавшись, когда Босе открыл ворота и вышел из крепости со своим отрядом, Ма и Дун ворвались внутрь, не встретив сопротивления. Ян вступил в крепость, которая оказалась прямо-таки сокровищницей: в амбарах полно хлеба и мяса, а на складах — оружия, пригодного даже для морского сражения.
Ян нахмурился.
— Наши войска не обучены сражению на воде. Что мы станем делать, если Тосе навяжет его нам?
— Я хоть и не большой знаток морского дела, — улыбнулась Хун, — но когда-то изучала его, так что если бы даже ожили Чжоу Юй[239] и Чжугэ Лян, я им не много бы уступила!
Инспектор распорядился досыта накормить воинов, определил каждому отряду место для постоя. Потом взошел на высокую площадку в восточной стороне крепости, откуда открывался великолепный вид на окрестности, и сказал, обращаясь к Хун:
— Наши дни проходят в тревогах и ратных делах, мы совсем забыли об отдыхе — взгляни, какая вокруг красота! Давай возьмем вина и посидим здесь за мирной беседой!
Хун улыбнулась, попросила позволения ненадолго отлучиться, спустилась к себе, переоделась и, взяв с собой Сунь Сань, снова поднялась к Яну. Закат окрасил горы печальным багрянцем, высоко по краям неба толпились округлые облака, с земли доносилось грустное щебетание куропаток. Инспектор приказал налить вина, все трое выпили. И неожиданно Хун, опустив голову, закручинилась. Ян взял ее за руку.
— Отчего ты загрустила?
— Я слышала, — вздохнула Хун, — что рыба тоскует по своей заводи, а человек — по своей родине. Пение куропаток я знаю еще с Цзяннани, мне хорошо знакомы их голоса. Помнится, тогда они радовали меня, а сейчас печалят. Вы спрашиваете — отчего? Я губила свою жизнь в зеленом тереме, но мне посчастливилось — я встретила вас. Кажется, чего мне еще не хватает? Однако женщины устроены так, что им всегда мало того, что у них есть, им еще нужны слезы Цзингуна и вздохи Ян Шу-цзы. Я немногое понимаю в обязанностях замужней женщины, все свои помыслы я не один год отдавала поэзии, песням и танцам, поэтому часто вздыхаю о быстротечности жизни, горюю о недолговечности счастья. Прислушайтесь к пению здешних птиц! На горе полно цветов, зеленеют листья, весна в самом разгаре, куропатки парами перелетают с ветки на ветку и поют друг для друга. Их песни так радостны, что даже ивы на берегу ручья пританцовывают и травы на лугу немеют от восхищения. Пропоют — и юноша-воин придержит своего скакуна, пропоют еще раз — и девушка, только что бездумно хохотавшая в зеленом тереме, задумается и предастся мечтам. А когда кончится весна, пролетит лето, опадут листья и задует осенний ветер, то пение куропаток станет печальным. Пропоют они — и дрогнет душа смелого воина, пропоют еще раз — и. одежду красавицы омочат слезы. У птиц нет души, но они хорошо поют, а человек все слышит душой! Я соединилась с вами узами любви в далекой Цзяннани, мы снова встретились здесь, на юге, где край земли. Ни мечи Начжа и Огненного князя, ни стрелы и камни не сломили нашу любовь — мы снова сидим рядом. Но меня огорчает вот что: побелеют наши волосы, сойдет красота с лица, а пение куропаток будет все так же длиться и все так же радовать или навевать печаль! Как знать, где будут наши души через сто лет?!
— Отчего тебя одолевают такие мысли? — улыбнулся Ян. — Здесь мы оказались по воле случая и пение куропаток услышали по воле того же случая. И живем мы, и связаны любовью по прихоти судьбы, умрем мы — и ничего не останется. Если проживем в благополучии сто лет, узнаем сто лет счастья; если только один день подарит нам восторг и умиротворение, и счастье будет однодневным. Проводить солнце на запад и встретить ясную луну с востока, — разве это не огромное счастье?! Если есть еще вино, давайте его сюда! Выпьем и развеем твои грустные думы!
До глубокой ночи они беседовали и пили вино. Наступило утро, и роса увлажнила их одеяния.
— Вы ведь ведете войско, — проговорила Хун наконец, — на вас ответственности больше, чем на всех других военачальниках вместе. Ночь подошла к концу, а вино пьянит. Пора заканчивать утехи, время вернуться к себе.
— Я так давно не пил вина, — рассмеялся Ян, — что даже соскучился по нему. Сегодня слышать не желаю о ратных делах, хочу только любоваться красотой мира. Налей-ка мне еще бокал! Пусть будет целиком нашей эта ночь вдали от родины!
— Наши воины, не выпуская из рук оружия, проводят ночи в беспокойстве, — покачала головой Хун. — Разве вас это не заботит? Вы забыли о них, и это моя вина. Отныне я не уединюсь с вами до конца похода.
— Смотрю я на тебя ныне и удивляюсь, — начал сердиться Ян. — Упрямство в тебе поселилось, меня не слушаешь, всем недовольна!
Опустив голову, Хун промолчала, подогрела вино и поднесла инспектору, почтительно поклонившись.
— Я хоть и неученая, но понимаю, что супругу перечить нельзя, а нужно ему во всем угождать и всегда повиноваться. Да и кого же мне слушаться, как не вас? Вы старше меня, знаете свои силы, ночь напролет пьете вино. Жаль только, что вы не вспомнили о своих престарелых родителях, которые все время думают о вас.
Инспектор выслушал эти слова, нахмурился, отстранил бокал и удалился в свой шатер.
Хун пришла к себе опечаленная. Странно устроена жизнь. Вот она, Хун, любит Яна, верит ему, и он, Ян, тоже любит Хун, — так что, казалось бы, ему гневаться, а ей обижаться? Но таковы люди: пока томятся друг по другу, встречам всегда радуются, а когда становятся друг другу близкими, тут и начинают ссориться. Умом и знаниями Хун уступала Яну, но когда ему было весело, веселилась и Хун, когда его одолевала
