беспородный, как большой Пахом с одним глазом, и позволяет иногда втягивать себя в… сомнительную хирургию, как гениальный актер, для которого социальный статус исполняемой роли мало что значит: злодей-убица, либерал, некрофил-рантье или провинциальный интеллигент-самоучка, — продолжала Лопухина. — Постарайся понять, собака, что кругом все тоже криминальное… ну… почти… или совсем: власть, суд, закон, бизнес, средства массовой информации, отношения между людьми, даже секс… Это у вас у собак все просто и не надо ничего скрывать, а у нас, если говоришь то, что думаешь, значит не думаешь.
— Средневековье наступает в каждом веке…
— Да, потому что обратная сторона хорошего — дурное.
— А обратная сторона дурного? Молчишь? Во всех вивариях мира существует негласное правило: не оперировать беременных животных, а тех, что беременными привозят собаколовы — отпускать на волю…
— Фрэт! Ты стал демагогом в России… С Лорен ничего не случится… Обещаю. Ты согласен поучаствовать в опыте?
— I should worry… Let George do it. [40]
— Фрэт, пожалуйста. Мне не справиться с этой бедой одной…
— Это не беда. Старение Ковбоя — физиологический процесс, естественный и закономерный… Он теряет потенцию, что так беспокоит тебя, но взамен приобретает влияние…
— Фрэт! — В ее голосе было отчаяние. — Не в потенции вовсе дело… Я должна это сделать… Должна!
— Любопытно, почему?
— Не знаю! Наваждение какое-то… Может, из-за себя…, из-за карьеры, любопытства научного, может, потому, что люблю его… или не люблю совсем… и нравится лишь его растущее влияние в Цехе…, Москве…, и не могу с этим совладать…Понимаешь, о чем я? Кроме всего есть странная власть Ковбоя надо мной…, над душой и телом…, не гормональная…, но власть…
— Власть одного человека над другим губит прежде всего властвующего, говорил наш Лев Толстой. Я не стал бы спорить… Мы, бигли говорим не хуже: кто держит цепь не намного свободнее того, кто на ней сидит. Раскрути ноги! — Фрэт втянул в себя запахи, привычно закружившие голову. — Согласен, но ты не станешь экспериментировать с Рывкиным.
— Кто это? — удивилась Лопухина.
— Актер… Претеже Вавилы…
— Слишком много о нем говорят… Ладно… Lock, Frat! Заметано! Люблю тебя!
— Я даже мысли не допускал, что могу понравиться тебе, — сказал ошарашенный Фрэт, чувствую, как любовь и желание служить ей переполняют его, готовясь перевалить через край… Она чувствовала и понимала это, и удивлялась его преданности и любви, и не верила, что заслуживает…, и помолчав и подумав, спросила, подлизываясь: — Куда лучше имплантировать эмбрион, чтоб обеспечить ему достойное существование?
— Как ты понимаешь при моих размерах микрохирургия бессильна. Попробуй вшиться в какой-нибудь паренхиматозный орган, — сказал Фрэт, снова влюбляясь в молодую женщину и прощая ей все, и попросил: — Положи мне руку на голову… Нет, не гладь… Просто подержи… Селезенка бы сгодилась, или слизистая тонкой кишки…, но без прямых анастомозов понадобится несколько дней, чтоб развились новые сосуды, способные обеспечить приличный кровоток. За это время эмбрион Лорен врежет дуба сто раз…
Он положил голову на колени Лопухиной, помолчал и добавил, шумно втягивая ноздрями запахи молодой женщины:
— Я бы попробовал вшить кусок внутреннего слоя матки с зародышем прямо в кавернозные тела у корня пениса… Но у меня с этим вряд ли что получится: у собак недоразвиты кавернозные тела… — Он смущенно посмотрел на молодую женщину и отодвинулся…
Спустя неделю в операционной Вивария Елена Лопухина вместе со Станиславой удалили из беременной Лорен один из зародышей с недифференцируемой пока плацентой, эндометрием и вшили в стенку подвздошоной артерии Фрэта частью расщепленного мышечного слоя матки.
— Странные опыты, Ленсанна! — сказала Слава, помогая зашивать живот. — Жалко бигля… Выращиваете эмбрион для донорских органов? Тогда почему не в Лорен? Мне кажется…
— Хватить болтать! — цыкнула Лопухина. — Я предупреждала, что до поры не стану афишировать эти эксперименты… Не надо бинтовать живот… Не разгрызет… Он умный… Сделай наклейку, как обычному больному… Проснется, поедем ужинать в пиццерию «Максим» на Соколе…
Под вечер, когда Фрэт пришел в себя после наркоза и встал, Елена спросила:
— Ты в порядке, мальчик?
— Вы собирались в пиццерию, — тускло проговорил он, сильно подрагивая ногами, и улегся опять….
— Мне большую пиццу…, с мясом и грибоми, — сказала Слава.
— Лопнешь! — улыбнулась Лопухина.
— Большую! — и упрямо посмотрела на мальчика-официанта.
— Тогда пицца West на две персоны: сыр моцарелла, парная телятина, ветчина, бекон, грудинка, бастурма… и специально для вас лисички с шампиьонами… Что дамы будут пить? — спросил интеллигентный мальчик, подражая кому-то. — Рекомендую красное итальянское вино… — И произнес невнятно название.
— Я буду водку…, slinger! [41] Двести грамм… — Слава стремилась к независимости, навечно покоряя официанта редкостным жаргоном.
— Водку здесь подают рюмками, — сказала Лопухина и, забирая инициативу, продолжала: — Решим раньше с пиццой… Барышне — ту, что просит, с мясом и грибами, мне — маленькую, с овощами и сыром Пепперони, и стакан белого вина…, лучше рислинг…, и водку… барышне.
— Ты говорила: «Двести граммов», — сказала Лопухина, когда количество пустых рюмок перед Станиславой по объему перевалило за триста.
— Пошто жолеешь-то, Ленсонна… Мне ее без новой водки не осилить, пиццу-то, — проокала девушка и посмотрела на официанта, дуреющего от стараний выказать ей внимание и любовь. — Тощи две рюмки сразу, чтоб не нодрывоться вдругорядь, — и, повернувшись к Елене сильно покрасневшим лицом, положила руку на плечо, близко заглянула в желтые блюдца-глаза и дыша свежей водкой сказала, касаясь губами маленького уха с изумрудной серьгой:
— Хочу Обрашку высвистоть сюда из Питсбурга, штат Пенсильвония… Пожениться решили… Может, поговорите с Ковбоем, чтоб взял его в Виворий… Борщеву в подмогу… Ветеринор клоссный… и животных любит… А, Ленсонна? Поговори…
— Дуреха ты, Славка! Нам тут только негров из Пенсильвании не хватает. Лучше езжай к нему, в Америку сама… Другой мир, прекрасный, как
— она собралась развивать эту тему, но Станислава, вдруг странно трезвея и белея красным лицом, перебила:
— Неееааа… Я русскоя… На кой хрен мне тощиться в Омерику… Иногда чую безошибочно, как Фрэт…, долеко вперед по времени: здесь скоро жизнь станет не хуже…, а лучше, может… Опять.., возможность росту у меня здесь есть… К вам хочу… Меньше двух лет осталося учиться… Буду в Отделении робототь. Мне нравится тронсплонтология… А потом стану зоведовать вместо вас…
— А меня куда?
Слава сразу поскучнела: — Не зною… Вас тогда, вроде, не будет уже… Поговорите с Ковбоем про Обрашку-то, Ленсонна…
— А Ковбой будет?
— А куда ему деться-то. Он вечный, новерное, как Виварий… Скожите правду: зочем Фрэту зородыш Лорен имплонтироволи? Ковбоя омолодить хочите? Ему уже не поможет ничто… Старый очень…, как ящерка и кожей шуршит, как она… Зачем он вам? Воно следовотель тот, что высокий… с волосами, как вокруг увивоется. Митя Борщев про него говорит: «Вожняк!».
— Я тоже научилась у Фрэта чувствовать время вперед… Если Ковбой-Трофиму не имплантировать эмбрион, через несколько месяцев он начнет сдавать… Знаешь, как начинает сыпаться старый автомобиль?
