людей на Камень к тамошним татарам. Велел им разведать — как живут, что имеют, так ли богаты их места пушным зверем, рыбой, можно ли пашни заводить. Вызнать, что еще там хорошего есть. Потом и за Камень я людей с тем же посылал. Полмесяца назад пришли оттедова людишки-то мои. Все те места осмотрели. И сказывают — благодатнейшие края, привольные, красивые. И все там изобильно. Вот соболя ты царю везешь. Лучше этих соболей я не видывал. Они их оттель принесли. И как взяли-то: татары с большой охотой выменивали шкурки на всякие мелкие железные поделки, бусы, кольца. В местах тех не только зверя и птицы в изобилии. Там и хлеб растить можно. А на Камне, сказывают, татары и железо, и серебро копают… Так вот, надумал я те земли к нашим пристегнуть.
Аникий бросил быстрый взгляд на сына — как он принимает сказанное. Яков сидел недвижно, только в частом помаргивании век выказывалась работа его мысли.
— Так что ты там по приказам-то государевым походи да разузнай, есть ли на пустые те места охотники ими владеть. Может, из ближних бояр кто, из князей. Но пока доброго о тех местах не говори. Пустые, мол, а боле, мол, ничего не знаю…
Аникий примолк, выжидая, спросит ли чего Яков. Тот молчал. Тогда Аникий перешел к другому вопросу.
— Еще тебе есть важная работа. Государь в Ливонии, сказывают, навоевал много пленных. Мне он как-то пообещал для заселения нашей земли из тюрем московских тех пленных отпустить. Ты по тем тюрьмам походи, присмотрись. Нам не всякая сволочь нужна. Кто корабли строить и водить искусны, кто лекарить может, дома, заводы ставить, рудовщики, по ремеслу мастера. Но коль скоро нужного человека присмотришь, не жалей денег, коли придется на выкуп пойти. Помни — умелый человек себя завсегда окупит.
И еще. Намедни в кузне приказчик мне толковым показался. Ты его с собой прихвати в Москву-то, на этом деле испытай: как человека видит, как мастерство отличает… Вот и все, пожалуй. Все ли понятно тебе, что сделать надоть?
Аникий смотрел на сына, на напряженное лицо его, и теплая волна отцовской гордости прогрела ему душу. Яков не бросился сразу ни с заверениями, ни с вопросами. Он, видимо, еще раз примеривал заданную работу и тут же оценивал, всем ли снаряжен, чтобы ее выполнить. «Не зря я их учил, не зря, помнят науку», — подумал Аникий.
Наконец Яков прервал молчание.
— В Москву мне, отец, ехать не впервой. Дорогу в приказы знаю. И государю поклонюсь как должно. Насчет работников тоже обговорено. Кого надо, не упущу. Тогда только надо больше отсюда лошадей и возков брать. Мастеров, по всему, немало прикупим. Не пешком же им тыщу верст идтить. Опять же справу их везти, скарб какой-никакой. Возьму-ка я еще с десяток возков. Да навалю в них соли. Хоть обычно гужом соль возить невыгодно, но здесь внакладе, пожалуй, не будем. По дороге соль понемногу продадим, где подороже. А деньги на покупку лошадей и возков в Москве-то сбережем. Там-то они насколь дороже стоят.
Якову действительно не впервой было выполнять ответственные поручения отца. Он и в приказах всех дьяков нужных знал, и государю сумел приглянуться сметливой и ладной речью. Не терялся, водя караваны и к немцам, и в Бухару. Так что старый Строганов был уверен: все будет исполнено, как задумано.
— Грамоты к царю и в приказы уже написаны, возьмешь их у стряпчего в приказной.
Аникий уже готовился отпустить сына и поднял руку, чтоб перекрестить его, но поднятая рука его напряженно повисла в воздухе. В доме послышался шум, вырвались женские крики; топот бегущих ног стремительно близился к строгановскому кабинету.
— Уж не пожар ли?! Иль татары напали?!
— Нет, отец, тогда бы в набат били, что-то иное.
Наконец кто-то подбежал к двери и, что было неслыханно, без стука, спроса, зова, открыл ее. Аникий Федорович увидел задохнувшегося от бега и собственной смелости челядинца.
— Что?
— Ох, хозяин, — продохнул слуга, — беда!..
— Какая беда?!
Но челядинец только повторял побелевшими от испуга губами:
— Ой, беда, беда…
Аникий злобно толкнул его в грудь, освобождая дорогу, и стремительно выбежал в горницу. На лавке у окна лежала его жена, бледная, с закинутым лицом, видимо, в глубоком обмороке. Вокруг нее испуганно хлопотали служанки, дворовые девки.
— Яков, беги за лекарем! А вы брысь отседа, чего раскудахтались!.. Аришка, расстегни ей ворот-то, расстегни!
Прибежал лекарь-немец, на ходу еще расстегивая свою большую кожаную сумку. Выхватил из нее какую-то склянку, поднес к носу лежащей женщины. Софья слабо шевельнулась, открыла глаза, некоторое время как бы определялась, где она, и тут увидела склоненное к ней лицо мужа. Глаза ее вмиг налились слезами.
— Доченька-то наша…
Успокоившийся было Аникий вновь напрягся.
— Ас ней-то что?
— Сбежала она! — всхлипнув, в голос заревела Софья.
— Куда?.. С кем?.. — Но от голосившей жены он уже ничего более добиться не смог.
Из толпы дворовых девушек высунулось веснушчатое личико:
— Так к казаку своему!
— К какому казаку, что ты мелешь?
— Дык известно к какому. Что весной с Волги пришел. У него еще и сабля такая узорная, и шапка. — Под свирепым взглядом хозяина девчушка смешалась, задвинулась за чьи-то спины и уже из-за них закончила: — И волос кудрявый.
— Ой, лихо! — всхлипывала опамятовшаяся Софья. — После обеда-то она и говорит; пойду, мол, прилягу, матушка. А погодя немного летник для нее новый принесли, пуговки серебряные метить. Я и вели ее крикнуть. А ее — ее и нету… Девка-то говорит, собрала она узелок — и в окошко.
Наконец поняв, что к чему, Аникий быстро разобрался, кто видел последним дочь, куда она шла, и тотчас выслал десяток верховых вдогон.
Не прошло и получаса, как с караульной башни крикнули:
— Вона, вертаются! И девку везут!
Строганов рванулся на вышку. Действительно, через луки передних всадников были переброшены связанные два человека. Аникий сбежал с вышки и скорым шагом направился к верховым. Те перешли на шаг и уже тихо подъехали к хозяину, застывшему у крутого поворота дороги на обрыве обегающей двор реки. Скрученных беглецов поставили перед ним. Проминая руки, ища им положения, чтоб не так давили ремни вязки, они молча стояли, выпрямившись во весь рост. Девушка была тиха, спокойна, с лица ее постепенно отливала краснота, которой оно налилось, пока их везли. Казак, видно, отчаянно оборонялся. В рванинах его одежды видны были кровавые ссадины. Кровь сочилась и из уха… Все стояли молча. Только один из спешившихся слуг сказал негромко:
— Недалече совсем и ушли-то. С версту, не боле…
Строганов стоял, тоже не шевелясь, высокий, сухой, сутулый. Изрубленное глубокими морщинами лицо его посерело. Под глубокими западинами щек взбугрились холмики желваков. Тихо стояли слуги. Безмолвствовала и толпа дворовых, вышедших вслед за Аникием. Молчала и мать, боясь даже всхлипнуть, и только тонкие струйки слез неостановимо стекали с ее щек.
— Так вот кого ты выбрала, дочь, — неожиданно тихо не выговорил — просипел Строганов.
Та подняла голову, видно, не в мать, в отца сильная духом, не страшась, встретила буровящий взгляд его:
— Да уж не твой телок боярский.
Аникий не шатнулся, так же тихо ответил:
