шпаги, шевалье бросился в атаку с томагавком и заставил Жана-Франсуа отступить. Удар топора пришелся по копью снизу вверх, так что лезвие томагавка полоснуло по внутренней стороне руки Жана-Франсуа, отчего тот зарычал и медленно попятился. В этот миг Грегуару показалось, что его противник решил бежать. Лицо Жана-Франсуа скривилось от боли, по руке текла кровь. Держа двумя руками копье, нацеленное на Грегуара, он запустил какой-то секретный механизм, и внезапно острие, издав щелчок, пришло в движение, заскользило вперед и удлинилось, уколов Грегуара в подмышку. Закусив от боли губу, Грегуар размахнулся и бросил томагавк. Жан-Франсуа, наперевес со своим тяжелым, невероятных размеров копьем, не смог уклониться от вертящегося в воздухе оружия, которое задело его по голове, и снова был вынужден отступить. Кровь заструилась по его лицу, но он не собирался сдаваться. Быстрым движением граф разъединил поперечные части лезвия так, что они обвисли, словно кнут с нанизанными острыми кусками клинка, и, плюясь кровью, пошел широким шагом на Грегуара. Спотыкаясь, тяжело дыша, буквально задыхаясь от гнева, он размахивал своим копьем-цепом, пытаясь попасть в противника, спрятавшегося за алтарь. Грегуар достал из сумки пистолет и взвел курок. Жан-Франсуа широко улыбнулся. Несмотря на то что из раны на его голове сочилась кровь, он поднял руки высоко над головой, сжимая в них разложенное на части копье. Острые лезвия грозного оружия готовы были взлететь, чтобы нанести смертельный удар. Но граф, презрительно усмехаясь, опустил копье, так как знал, что в пистолете Грегуара нет пули: он хорошо видел, как тот стрелял в одного из «ополченцев», стоявшего рядом с ним в толпе, и после этого не перезаряжал его.
– А для меня сделали специальный пистолет, который стреляет дважды, – сказал Грегуар.
Он нажал на второй спусковой крючок. Жан-Франсуа так и не увидел ни пистолета шевалье, ни того, как сработал кремень второго спускового крючка. Пуля вошла в его обнаженную грудь на уровне сердца, и кровь вылилась из него в три толчка. На третий раз из раны пошла только кровавая пена. Граф упал на колени, все еще сжимая свое копье, и изумленно посмотрел на Грегуара. Затем он уронил копье, и четки медленно сползли на его правую руку. Жан-Франсуа посмотрел на небо и надломленным голосом произнес имя Марианны, затем упал на бок, и его изувеченная рука вытянулась вдоль тела. Глаза графа излучали триумф безумца.
– Ты скоро присоединишься к нам, шевалье, – уставившись на Грегуара, сказал он неожиданно чистым голосом, и его слова громко и четко прозвучали в наступившей тишине.
Через мгновение взгляд Жана-Франсуа потух, а гримаса на окровавленном лице превратилась в застывшую маску.
Шум и суматоха вокруг Грегуара стихли. Наверное, это произошло еще несколько минут назад. Но сейчас он слышал только приказы дю Амеля и ругань солдат, которые покрикивали на братьев, собравшихся возле разрушенной часовни.
Когда Грегуар снова смог пошевелиться и поднял голову, он увидел приближающуюся к нему фигуру в длинном черном плаще с накинутым на голову капюшоном, с которого свисала вуаль, скрывая лицо. Превозмогая нечеловеческую усталость, внезапно навалившуюся на него в тот самый момент, когда он решился нажать на спусковой крючок, шевалье узнал под вуалью, казавшейся сиреневой в красном свете фонарей, известную ему женщину. Дю Амель поприветствовал ее, сделав грудь колесом и лихо щелкнув каблуками. Остановившись рядом с капитаном и сказав ему несколько слов, женщина направилась далее, а дю Амель повернулся к своим людям и крикнул:
– Выстройте эту банду мерзавцев в шеренгу, и пусть они скачут отсюда!
Далее суматоха сменилась резкими командами, и послушные солдаты, подгоняемые ругательствами, начали их выполнять…
На какой-то момент Сильвия замерла возле бездыханного Жана-Франсуа и сквозь полупрозрачную вуаль, спадающую с капюшона на ее лицо, обменялась с Грегуаром долгим взглядом. Затем она присела, склонившись над мертвым телом, и из-под плаща показалась рука, затянутая в кружевную перчатку. Грегуар увидел стилет, которым женщина когда-то поставила метку на его груди для того, как она сказала, чтобы он всегда о ней помнил. Сильвия коснулась стилетом левой стороны груди Жана-Франсуа, обвела лезвием отверстие, оставленное пулей, и внезапно всадила оружие по самую рукоятку.
– Он уже мертв, – удивленно произнес Грегуар, наблюдая за ней.
– Теперь я знаю это наверняка, – невозмутимо ответила итальянка.
Грегуар заметил среди суеты, царящей вокруг пего, чей-то настороженный взгляд и, не отдавая себе отчета, спросил:
– А Сардис? Где он?
Даже под вуалью было видно, что она состроила трагическую мину.
– Он пытался бежать… Наш храбрый дю Амель уже занялся им.
– Где он?
– Сейчас, насколько я знаю…
Она вытерла лезвие о рукав рубашки мертвеца, лежавшего на земле, затем спрятала стилет под плащ и выпрямилась. Грегуар поднялся вслед за ней, и так они и стояли бок о бок, не произнося ни слова. Шум и звуки голосов постепенно стихли, и капитан дю Амель объявил, что операция завершена, «заговорщики крепко связаны и готовы идти прямо в камеры, чтобы ждать, как решится их участь».
– Ну что ж, в дорогу, – вежливым тоном, словно приглашая его, произнесла Сильвия.
– Как прикажете! – гаркнул дю Амель.
Он отдал команду своим людям с факелами в руках сопровождать несчастных братьев и удалился.
Сильвия, не глядя на Грегуара, проговорила:
– Я могла бы представить тебя в Риме. Одно только твое слово… и я немедленно это сделаю. – Она посмотрела в сторону длинной вереницы арестованных и добавила: – Неужели слишком поздно? Тем хуже… – Повернувшись к Грегуару, женщина остановила на нем пристальный взгляд и сказала по- итальянски: – Вполне вероятно, Грегуар де Фронсак, что я очень люблю тебя. Но я допускаю, что на самом деле невозможно любить тех, кто сам любит слишком сильно…
– Скажи это по-французски, – тихо попросил он.
Сильвия повернулась к Грегуару, сняла вуаль и, крепко обняв его, поцеловала. Ее поцелуй был неожиданно страстным и в то же время спокойным и неторопливым. Затем она отстранилась, взяла его лицо в свои ладони и, глядя ему прямо в глаза, произнесла:
– Ради твоего же счастья, шевалье, – или любимый, если тебе угодно, – советую не любить ее так безумно, как сейчас. Если, конечно, она выживет.
– Она выживет.
– Per mia disgrazia,[12] – прошептала Сильвия и внезапно улыбнулась.
Развернувшись, она ушла прочь, будто растворилась в ночи, так и не увидев движения, которое он хотел было сделать в ее сторону, но передумал.
С тех пор он никогда не видел эту женщину. Сильвия исчезла из жизни Фронсака, оставив еще один шрам на его груди – на уровне сердца, – который иногда вдруг некстати напоминал о себе легкой болью, словно тлеющий, неугасающий огонь.
Грегуар был последним, кто покинул эту поляну вместе с солдатами, которые несли убитых, и капитаном дю Амелем, терпеливо ожидавшим его. В тот момент, когда он поднимался в седло, завыл волк. Его вой раздавался поблизости, в призрачном мраке ночи, посеребренном светом луны. Затем ему ответили остальные, и хор их голосов, казалось, спускался с горных вершин, покрытых деревьями, среди которых рыскали звери и пробирались люди. Грегуар сразу узнал голос волка, который заговорил первым; он словно увидел его огромную и величественную серую тень, увидел так, как видел волков, ждавших их в тот вечер, когда они вернулись в Жеводан. Он слышал этот жутковатый голос, узнавать который его научил Мани, и внезапно в его груди зашевелились, разгораясь, чувства и слезами выплеснулись наружу. Он энергично пришпорил лошадь.
Глава 19
Марианна пробыла без сознания три дня и четыре ночи, лежа в постели в замке Сент-Шели, куда граф де Моранжьяс, вернувшись из Лангоня, отвез ее по настоянию Тома д'Апше. Маркиз без обиняков заявил, что после всего случившегося у девушки нет никакой гарантии выздороветь в стенах родного дома, где ее, очевидно, отравили. Граф не был плохим человеком, тем более плохим отцом. Не был он и глупцом:
