А вскоре барон объявил себя наследником Чингисхана и выдвинул идею создания Великой Монголии, которая будет простираться от Волги до Тихого океана. Именно после этого он обрядился в желтый монгольский халат, поверх которого носил генеральские погоны.
Слоняясь по территории Монголии, Азиатская дивизия, если так можно выразиться, наращивала мускулы. Чтобы склонить монгольских князей на свою сторону, а, стало быть, получить оружие, фураж, лошадей и всадников, Унгерн провозгласил лозунг: «Азия — для азиатов!» Но этого было мало, и Унгерн начал трубить о превосходстве желтой расы. Он говорил, что «желтая раса должна двинуться на белую — частью на кораблях, частью на огненных телегах», что «поход объединенных сил желтой расы в союзе с Японией на Россию и далее на Запад поможет восстановлению монархий во всем мире». Этот нехитрый прием на некоторых князьков подействовал — и они присоединились к Унгерну.
Но такого рода идеи не вызывали восторга у русских, а их в дивизии было немало. И тогда Унгерн решил воспользоваться слухами о том, что младший брат Николая II Михаил Александрович Романов, высланный в Пермь, не был расстрелян большевиками, а сумел сбежать и теперь прячется в каком-то надежном месте. Мы, и только мы можем вернуть законного хозяина земли русской на престол, говорил разуверившимся во всем казакам и беглым офицерам верный слуга престола барон Унгерн. Судя по тому, как яростно сражались эти люди с большевиками, можно предположить, что барону они верили.
Между тем, Унгерн решил обеспечить тылы и в ноябре 1920 года делает налет на Ургу (ныне Улан- Батор), захватывает ее, но под давлением китайских войск вынужден отойти. В феврале 1921-го Унгерн снова захватывает Ургу и отдает город на разграбление своим бандам. Вот как описывает эти дни корреспондент английской газеты «Морнинг пост».
«Победители вошли в город с триумфом и сейчас же предались грабежу. С прибытием самого Унгерна, последний прекратил грабежи, а всех евреев и большевиков приказал расстрелять».
Думаю, что в связи с этой заметкой настала пора рассказать об одной из самых отвратительных черт характера барона — его исступленном антисемитизме. Сохранилось несколько писем его идейному последователю генералу Молчанову.
«Ваше превосходительство, — писал он в одном из них, — с восторгом и глубоким восхищением следил я за Вашей деятельностью и всегда сочувствовал и сочувствую Вашей идеологии в вопросе о страшном зле, каковым является еврейство, этот разлагающий мировой паразит».
Во втором письме Унгерн был еще более откровенен.
«Вы помните, когда мы под дождем беседовали об этом важном вопросе — и вот теперь, узнав, что Вы начинаете действовать, я обрадовался тому, что Вы сами можете выполнить свои планы и истребить евреев так, чтобы не осталось ни мужчин, ни женщин, ни даже семени от этого народа».
Но письма — письмами. А как действовал сам Унгерн? Как всегда, последовательно. 21 мая 1921 года он собственноручно написал «Приказ русским отрядам на территории советской Сибири, № 15». Называя комиссаров, коммунистов и евреев «разрушителями и осквернителями России», барон пишет, что «мерой наказания для них может быть лишь одно — смертная казнь разных степеней». И далее: «Комиссаров, коммунистов и евреев уничтожать вместе с семьями, все их имущество конфисковывать». Навербованному в дивизию разбойничьему сброду суть приказа объяснили еще проще: «Можете убивать и грабить еврейские семьи до тех пор, пока сумки от овса не наполнятся добром!»
Надо ли говорить, что этот изуверский приказ исполнялся охотно, а в случае отсутствия рвения в ход шли бамбуковые палки или голодные крысы.
Попировав и пограбив в Монголии, Унгерн затеял поход на Россию. 21 мая 1921 года Азиатская дивизия покинула Ургу и двинулась на север. В среде здравомыслящих офицеров поднялся ропот: они прекрасно понимали, что силами одной дивизии Красную Армию не победить. Когда появились первые дезертиры, Унгерн решил преподать урок всему офицерскому корпусу. Поручик Ружанский бежал не с пустыми руками: он подделал записку барона, получил приличную сумму денег и поскакал в один из лазаретов, чтобы забрать служившую там жену. Поручика догнали, а жену арестовали и отдали на поругание казакам. После этого на площадь согнали всех жен офицеров, работающих в лазарете, в том числе и жену Ружанского, приволокли поручика, прилюдно перебили ему ноги, «-чтобы не бежал», руки — «чтобы не крал» и повесили на вожжах в пролете ворот. После этого расстреляли и его жену.
Унгерн был уверен, что это испугает недовольных и заставит служить ему беспрекословно, но он просчитался… Поход на Россию с самого начала не задался: вздувшиеся реки, массовое дезертирство, низкий боевой дух и, самое главное, отчаянное сопротивление красноармейцев превращали в дым мечту Унгерна захватить сибирскую железную дорогу в районе Байкала, взорвать туннели, отрезать Дальний Восток от Советской России и восстановить там власть Японии. Барон предпринимал все новые атаки, вырезал целые села, расстреливал немногочисленных пленных, но успеха не было. Как человека военного его больше всего поражала стойкость красноармейцев и их нежелание сдаваться в плен. «Шикарно, — говорил озадаченный Унгерн, — стреляются, но не сдаются!»
Когда красные подтянули свежие силы, а против конницы барона стали использовать аэропланы, Унгерну пришлось отступить на территорию Монголии. Осатаневший от неудач, лошадиных доз опиума и бесконечных приступов головной боли барон окончательно озверел: всю злобу он срывал на своих, расстреливая отставших, бросая на съедение волкам раненых, четвертуя непокорных. Один из очевидцев этого отступления несколько позже писал: «Барон, свесив голову на грудь, молча скакал впереди своих войск. На его голой груди, на ярком желтом шнуре висели бесчисленные монгольские амулеты и талисманы. Он был похож на древнего обезьяноподобного человека. Люди боялись даже смотреть на него».
Молчание барона породило совершенно неожиданную идею: он решил увести остатки дивизии в Тибет. Тут уж возроптали самые верные! Именно в те дни созрел офицерский заговор — Унгерна решили убить. Шесть человек палили в него с пяти шагов — и все промахнулись! Стреляли среди ночи по его палатке — опять мимо. А закончилось все довольно прозаично: остатки его войска двинулись в Манчжурию, причем мелкими группами. Барон же в темноте прибился к монголам и некоторое время ехал вместе с ними. Потом они на него навалились, стащили с коня и крепко связали. Через некоторое время монголы наткнулись на красноармейский разъезд и сдали ему генерала Унгерна.
Вот, собственно, и вся история его пленения. Есть, конечно, и более благородные версии, но все они сводятся к одному: друзья-соратники барона покинули, а монголы предали. Погибнуть в бою, как представителям восемнадцати поколений его предшественников, Унгерну не удалось. Сорвалась и попытка покончить с собой, так как невежда-денщик, вытряхивая халат, выронил из кармана ампулу с ядом. Самое же странное, он без труда мог сойти за какого-нибудь бедного монгольского арата — настолько Унгерн был грязен, тощ и неопрятен.
Но барон, гордо вскинув голову, назвал и свою фамилию, и должность, и звание. Красноармейцы расхохотались и не поверили этому грязному оборванцу. «Врешь! — говорили они. — Этак любой прощелыга может назвать себя Унгерном».
И только в Троицосавске, где дислоцировался штаб экспедиционного корпуса 5-й армии, барона признали, чему он был несказанно рад. Не меньше его такой добыче были рады и красноармейские командиры. Потом барона передали чекистам, но и те со знатным пленником обращались предельно вежливо. Барон отвечал тем же: на допросах не хамил, на вопросы отвечал терпеливо, спокойно и исчерпывающе. Главной причиной неудач считал то, что «ему изменило войско», и больше всего его смущало то, что ему приходится играть роль «мертвого тела, доставшегося врагу». Унгерн прекрасно понимал, что его ждет, но от навязанной ему роли отказаться не мог. А упоенные удачей победители возили барона из города в город, водили по учреждениям, в народных театрах организовывали нечто вроде показательных судебных процессов, короче говоря, везде и всюду демонстрировали свой успех.
А тем временем в городе Новониколаевске (ныне Новосибирск) был сформирован Чрезвычайный революционный трибунал во главе со старым большевиком Опариным. Общественным обвинителем назначили Емельяна Ярославского, а защитником — бывшего присяжного поверенного Боголюбова.
Суд на бароном состоялся 15 сентября 1921 года в здании загородного театра, известного публике под названием «Сосновка». Желающих посмотреть на барона было так много, что билетов на всех не хватило и у подъезда собралась огромная толпа.
В одном из архивов мне удалось разыскать полуистлевший экземпляр газеты «Советская Сибирь», в которой опубликован довольно подробный репортаж об этом диковинном событии. Коли учесть, что автором
