поэтому по рекомендации властей его избрали председателем сельсовета: Трофим тут же купил портфель и стал, говоря современным языком, завзятым коррупционером. Несколько позже Павлик скажет, что его отец «деньги измятые, комом, не глядя, в портфель совал».
Призрачная власть и дурные деньги так вскружили похмельную голову Трофима, что он решил бросить жену и уйти к молодой. В крестьянских семьях это было не принято, поэтому односельчане Трофима осудили. Пришлось ему жить на два дома: то он ночует у молодой, то учит уму-разуму старую жену, а заодно и четверых детей. А вот помощи от него никакой не было. Так что лошадь, корова, земля — все легло на плечи Павлика, а ему всего-то двенадцать лет.
Мать лютовала, при каждом удобном случае досаждала бывшему мужу, позорила его, все скандалы выставляла на показ и, как утверждали соседи, подговаривала Павлика так припугнуть отца, чтобы тот со страху бросил молодую жену и вернулся домой. Надо сказать, что кое-какой опыт по части припугивания у пионера Морозова уже был: совсем недавно он «заложил» своего родного дядьку Арсения Кулуканова, который доводился ему еще и крестным отцом. Вот как рассказывает об этом Степан Щипачев.
Справедливости ради надо сказать, что в деле этого эпизода нет, зато есть другие, не менее красноречивые. Как бы то ни было, пионер Морозов почувствовал за собой немалую силу, он понял, что его боятся, и знал, что если захочет, то и отцу сможет насолить по первое число.
И тут подвернулся случай. Дело в том, что в окрестностях Герасимовки жило много спецпереселенцев: проще говоря, это были раскулаченные казаки, высланные с Кубани. Жилось им трудно, они рвались домой, но чтобы уехать, нужна была справка, что они выполнили все поставки и являются бедняками. Как раз в это время милиция задержала одного из таких переселенцев, да еще с подложной справкой. Копнули поглубже — и оказалось, что справка выдана Трофимом Морозовым. Когда начали разбираться, выяснилось, что таких справок Трофим выдал немало. Выяснилось и другое: «бедняцкие» справки Трофим предоставлял заведомым кулакам, тем самым помогая им избежать налогов.
Трофим все отрицал и говорил, что справки у него выкрали. Не исключено, что он бы отвертелся, но… у него был не просто бдительный, но и неоднократно жестоко битый и обиженный за мать сын. Есть немало исследователей, которые уверяют, что никакого доноса от Павлика не было и все это выдумки и клевета на честного пионера. Увы, как ни грустно в этом признаться, но донос был — и этому есть неопровержимое свидетельство. В обвинительном заключении по делу № 374 (к этому документу мы вернемся несколько позже) есть такие строки:
«25-го ноября 1931 года Морозов Павел подал заявление следственным органам о том, что его отец Морозов Трофим Сергеевич, являвшийся председателем сельского совета и будучи связан с местными кулаками, занимается подделкой документов и продажей таковых кулакам-спецпереселенцам».
А вскоре в здании местной школы состоялся судебно-показательный процесс. Тогда-то и прозвучала широко известная речь пионера Морозова, ставшая образцом для многих поколений стукачей, изветчиков, осведомителей, фискалов и наушников. Этого «подвига» история Павлику не простила и, видимо, не простит никогда. Олитературенных вариантов этой речи существует много, но в деле есть «Выписка из показаний пионера Морозова Павла Трофимовича». Документ этот, как вы понимаете, официальный, никаких измышлений, домыслов и редакторских поправок в нем быть не может, поэтому пламенное выступление пионера зафиксировано так, как оно звучало. Да, чуть было не забыл! Очень важно подчеркнуть, чей незабвенный образ вдохновлял юного пионера.
А теперь вчитайтесь в знаменательную речь двенадцатилетнего мальчонки, вчитайтесь в каждое его слово — и вы поймете, как коверкали тогда юные души, как ломали вековые традиции любви и уважения к старшим, как большевистская идеология перерождала людей, превращая их в нелюдь.
«Дяденька, мой отец творил явную контрреволюцию. Я как пионер обязан это сказать — мой отец не защитник интересов Октября, а всячески помогал кулаку, стоял за него горой. И я не как сын, а как пионер прошу привлечь к суровой ответственности моего отца, чтобы в дальнейшем не дать повадку другим скрывать кулака и явно нарушать линию партии.
И еще добавляю, что мой отец сейчас присваивает кулацкое имущество: взял койку кулака Кулуканова Арсения и у него же хотел взять стог сена. Но Кулуканов не дал, а сказал, что пускай сено лучше возьмет казна».
Суд прислушался к просьбе сына и влепил его отцу десять лет ссылки…
Размазывая пьяные слезы, орал Арсений Кулуканов.
— Что будем делать, батя? — требовательно вопрошал он. — Один твой сын на каторге. Теперь Пашка примется за меня, а потом и за тебя. Он же нас по миру пустит!
— Не пустит! — шипел дед. — Я с ним расправлюсь по-своему.
— Как хотите, но этого паршивца надо сжить со света… Я бы для этого дела никаких денег не пожалел, — добавил Арсений.
Восемнадцатилетний Данила, которому пока что не наливали, вскинул кудлатутю голову и внимательно посмотрел на дядьку.
— Да-да, никаких, — подтвердил Арсений.
Положение Данилы в доме деда было довольно-таки сложным. До неожиданной кончины матери он жил вместе с отцом в соседней деревне, а потом, когда в доме появилась мачеха, все пошло вкривь и вкось: молодая хозяйка так невзлюбила пасынка, что Даниле пришлось бежать из дома. Упал в ноги к деду, умолял не выгонять — и тот снизошел, правда, заявив, что работать придется за двоих. Поначалу Данила не роптал, старался изо всех сел, работая за одни харчи. А когда подрос и стал ходить на улицу, все чаще ему становилось стыдно: ни гармошки, ни хороших сапог у него не было, а без этого на успех у девчат и на дружбу парней рассчитывать нечего.
