— Да, признаю. Я действительно по день ареста являлся агентом польской разведки. В шпионскую деятельность вовлечен чиновником польской жандармерии, фамилию которого не знаю, в феврале 1932 года. Я тогда возвращался из Швейцарии, куда ездил до спецзаданию Коминтерна. В трех-четырех станциях от германской границы я был задержан жандармом и двумя полицейскими в штатском. При допросе мне предъявили обвинение в том, что в период с 1918 по 1920 год я вел борьбу с Польшей и что меня должны передать суду, но если я соглашусь давать некоторые сведения об СССР, то меня освободят и разрешат ехать дальше. Имея большое желание возвратиться в СССР, я дал на это свое согласие. Чиновник велел мне передавать польской разведке материалы, освещающие сельское хозяйство СССР.
— Каким путем?
— В конце беседы я дал свой московский адрес, и мы договорились, что ко мне на квартиру явится агент польской разведки и когда назовется Станиславом и скажет пароль «Гельвеция», то я должен буду выполнять все его указания и передавать ему материал.
— Он явился?
— Да, осенью 1933 года ко мне на квартиру явился неизвестный мне человек, назвался Станиславом, сказал пароль и потребовал сведений. В силу того, что я этого материала не подготовил, мы договорились, что недели через три он позвонит по телефону. Через три недели по его вызову мы встретились у Большого театра, я передал ему сконцентрированный материал, взятый. из газет и журналов, о колхозном и совхозном строительстве, об урожае, за что получил 150 рублей.
Третья встреча была в кафе на Страстном бульваре, четвертая у памятника Пушкину. Сведения об урожае и количестве вспаханных площадей я снова взял из официальных источников. С конца 1935 года никто из агентов польской разведки больше не звонил и не заходил, — закончил Платтен.
Допрашивавший Платтена младший лейтенант Шейн то ли был совершенно не опытен, то ли сознательно не замечал «лапши», которую ему вешают на уши. Ну какой шпион в качестве явки станет использовать свою квартиру? Какой разведчик будет передавать документы в таких людных и постоянно прочесываемых «наружниками» из НКВД местах, как Большой театр или Пушкинская площадь?! А чего стоят «шпионские сведения» об урожае, почерпнутые из газет?! Скорее всего, Шейна интересовало не это, а сам факт признания: скажи Платтен, что роет подземный ход в Лондон, младший лейтенант выпытывал бы, каким он при этом пользуется инструментом и на какую дату назначен срок сдачи туннеля.
На следующем допросе следователь начал копать глубже.
— Назовите лиц, с которыми вы имеете тесную связь и которые в настоящее время арестованы органами НКВД.
— Прежде всего, это жена — Платтен-Циммерман Берта Георгиевна, арестованная в июле 1937 года. Затем литовский инженер Камбер, а также Абрам Мендельсон, с которым я познакомился в 1931 году, когда он был сотрудником советского торгпредства в Берлине. Еще швейцарец Ян, работавший в секретном отделе Коминтерна. Все они арестованы в начале этого года.
— Назовите страны, в которых вы проживали.
— Кроме Швейцарии, это Италия, Австрия, Финляндия, Румыния, Латвия, Литва и Германия.
— В каком году вы приехали в СССР на постоянное жительство?
— В 1923-м. Я прибыл вместе с группой переселенцев в составе сельскохозяйственной артели «Солидарность».
— Сколько раз вы арестовывались, судились и отбывали наказание?
Сухой язык протокола улыбок не фиксирует, но наверняка, отвечая на этот вопрос, Платтен победоносно усмехнулся и снисходительно посмотрел на зеленого лейтенантика.
— Это было неоднократно. Три раза в Швейцарии, затем в Литве, Латвии, Румынии, Финляндии и Германии. Из одних тюрем я бежал, из других отпускали под залог, бывало и так, что обменивали, — так было, например, в Финляндии, когда меня обменяли на белофинских офицеров.
А потом пошел так называемый конвейер: допросы продолжались круглыми сутками, следователи менялись, а от измученного Платтена требовали не только подтверждения предыдущих показаний, но и новых данных о друзьях, знакомых, общественной и партийной деятельности.
— Какие руководящие посты вы занимали по партийной линии?
— С 1904 по 1906 год в Швейцарии был секретарем партии интернационалистов-социалистов, с 1906 по 1908-й — партийный агитатор латвийской секции РСДРП, 1908–1912 — снова секретарь интернационалистов-социалистов, с 1912 по 1921-й — секретарь социал-демократической партии Швейцарии, а с 1921 по 1923-й — секретарь коммунистической партии Швейцарии.
— По какой причине в августе 1937 года вы были исключены из рядов ВКП(б)?
— Это случилось в связи с арестом моей жены. Она работала в Коминтерне и ее осудили как троцкистку и английскую и германскую шпионку одновременно. Это, конечно же, не так, никакая она не троцкистка и тем более не шпионка! А из партии меня исключили за притупление политической бдительности и неразоблачение жены.
Каждый член ВКП(б), а затем КПСС, знает о грызне, царившей в ее рядах, о духе доносительства, нетерпимости, о бесчисленных разбирательствах и, самое главное, о незыблемой традиции с легкостью и даже наслаждением наказывать и сдавать репрессивным органам своих единоверцев. С Платтеном большевики поступили совсем по-свински, но это считалось нормой. Коммуниста судить нельзя, поэтому человека сперва исключали из партии, а потом предавали суду. Платтена исключили за неразоблачение жены, но после поданной апелляции, объявив выговор, восстановили — так что он был арестован, будучи членом ВКП(б). Коммунист под следствием? Это недопустимо! И Красногвардейский райком, узнав об аресте, скоренько отменяет свое решение и уже 22 марта 1938 года принимает другое: «Платтена Ф. П. как врага народа, арестованного НКВД, из рядов ВКП(б) исключить».
А если он не враг, если суд его оправдает, что тогда? А ничего, раз партия решила, что враг, значит, враг — тут уж, как говорится, плетью обуха не перешибешь. А ведь этот райком и его секретарь Степаненко окажутся в дураках… Одна надежда, что чинодралы от партии понесли заслуженное наказание и поплатились за свою услужливую торопливость.
Удивительные все-таки были люди — все эти майоры и лейтенанты, выколачивавшие интересующие их показания. Напомню хорошо известный факт: прежде чем приступить к массовым репрессиям в отношении интеллигенции, военнослужащих, рабочих и крестьян, Сталин, Ягода, Ежов и иже с ними основательно почистили органы НКВД: несколько десятков тысяч преданных делу, народу и стране чекистов было уничтожено в застенках тюрем и лагерях ГУЛАГа. Кто заполнил вакансии? Полуграмотные выскочки. В НКВД шли никчемные инженеры, дрянные слесаря, спившиеся кавалеристы и т. п. Ну разве наденет форму энкавэдешника классный инженер, высококвалифицированный рабочий, хороший танкист или знатный летчик? Да ни за что на свете — им интересно их дело. А вот всякого рода неудачники и недоучки не просто шли, а рвались в НКВД. Уж там-то они могли отыграться за все свои унижения — ведь они получали беспредельную власть над цветом нации, над людьми, которые раньше и руки бы им не подали.
Ну кто такой младший лейтенант Шейн по сравнению с Платтеном?! Ему бы поинтересоваться жизнью подследственного, деталями его уникальной биографии, намотать кое-что на ус, а он знай гнет свое: «назовите имена» или «откуда у вас бинокель (это не опечатка, в протоколе так и написано — бинокель) и фотоаппарат?»
А ведь у Платтена было чему поучиться. Выросший в семье столяра-краснодеревщика, горячий, энергичный Фриц вскоре стал швейцарским Либкнехтом — не было митинга, на котором бы он не разбил в пух и прах своих оппонентов и не обрел новых сторонников. Но была у этого трибуна-красавца и любимца женщин проблема, о которой практически никто не знал: еще в юности он перенес тяжелую форму туберкулеза и на всю жизнь остался с одним легким, а чуть позже получил такую серьезную травму левой руки, что вынужден был обходиться одной правой. Но, как я уже сказал, никто и никогда этого не замечал!
Душа общества, пламенный революционер, прекрасный оратор, отчаянный храбрец — вот кем был Платтен в глазах людей. А на самом деле — больной человек, инвалид, маскирующийся под здоровяка. А знаете, что выкинул этот «здоровяк» в 1906 году? Помогая рижским боевикам, Платтен угодил в тюрьму. В то время свирепствовали военно-полевые суды, так что приговор мог быть самым суровым. Его молодая жена Лина Хаит падает в ноги начальства и умоляет отпустить Фрица под залог. Сумма, которую ей назвали, была такой умопомрачительной, что Лина была вынуждена продать все свое приданое, включая кольцо и серьги,
