повязку, ушло полторы минуты. До прихода начинающего хирурга Кеши в ординаторскую времени почти не оставалось… Но он успел.
Преодолевая головокружение и огибая липкую багровую лужу, натекшую под ноги, Иннокентий Андреевич нащупал в тумбочке флакон темного стекла и комок марли. Заправил шприц снотворным.
Закончив приготовления, он присел на стул и застыл, готовясь к встрече…
Снаружи послышались торопливые шаги.
Иннокентий Андреевич поднялся. Ему доводилось читать в фантастических романах, что встреча с самим собой в прошлом может привести к каким-то катаклизмам. Но тогда Основатель предупредил бы об ограничениях. Значит, вероятность благополучного исхода возрастала.
Дверь распахнулась. Доктор в колпаке и маске ворвался в ординаторскую.
Булькнула жидкость, выливаясь из флакона. Марля, пропитанная эфиром, накрыла лицо вбежавшего. Преодолевая слабость, Иннокентий Андреевич навалился всем весом на худощавую спину… самого себя? На свою спину?…
На миг его одолела оторопь. Но молодое крепкое тело под ним энергично задергалось, стремясь освободиться. Последние сомнения отпали. Пришла пора действовать.
Железный захват сковал голову пленника. Резкий запах эфира усилился. Два тела грохнулись на пол, чудом миновав кровавую лужицу на входе, и покатились, сбивая стулья. Тот, кто оказался внизу, внезапно обмяк.
Некоторое время Иннокентий Андреевич по инерции продолжал принудительный наркоз. Потом тяжело поднялся, отбросив остропахнущую марлю. Он наклонился и медленно стянул намокшую маску с худощавого бледного лица. У его ног лежал… он сам. Только лет на тридцать моложе.
К счастью, парадокса не случилось. Катаклизмы просвистели мимо. Встреча прошла в теплой и дружественной обстановке. Иннокентий Андреевич потрепал себя, молодого, по щеке и произнес приглушенным голосом:
— Не переживай, все будет нормально.
На сентиментальности времени не оставалось. В операционной умирал мальчик. А без хирурга операция начаться не могла. Ввел лежащему снотворное.
Он торопливо переоделся, маскируясь под себя самого. Колпак с маской спрятали седину и морщины. Мешковатый хирургический костюм скрыл размытые контуры отнюдь не юношеской фигуры. Эфирный наркоз в сочетании с парой ампул снотворного должен был действовать минимум часа четыре. Во избежание разоблачения, Доктор Кеша остался спать в шкафу. А его потертый жизнью двойник пулей вылетел из ординаторской.
Возле оперблока он немного притормозил. На банкетке сидела мать парня. Темные заплаканные глаза полыхнули надеждой. Иннокентий Андреевич не мог забыть этот взгляд долгие тридцать лет. Тогда, в восемьдесят первом, он отвернулся и пробежал мимо, потому что боялся и предвидел встречу после операции. А сейчас он коснулся ее плеча и негромко сказал:
— Я его вытащу.
В его голосе была стопроцентная уверенность. Потому что эту операцию он продумывал десятилетиями. Вспоминал детали, поправлял себя, шлифовал каждый прием.
И теперь не сомневался, что выполнит все безукоризненно…
В суматохе ему удалось натянуть перчатки самостоятельно. Кисти рук — последнее, что могло выдать возраст, — надежно скрыл непрозрачный белый латекс. Втянув живот, Иннокентий Андреевич метнулся к столу. Приглушив голос, чтобы убрать возрастную хрипотцу, он буркнул:
— Начали.
— Где ты бродишь? — прошипел Скуранский.
— Звонил шефу.
— Все равно не успеет! Из-за тебя только время потеряли. Теперь точно упустим, даже если шеф приедет! — заныл Скуранский.
От него явственно несло свежим водочным выхлопом. Видимо, успел приложиться к стакану где-то по дороге к операционной. Но это были мелочи. Иннокентий Андреевич помнил, что полупьяный первый ассистент достоял до конца, не покачнувшись. Остальное не имело значения. В данный момент его интересовало только состояние пациента. А тот уходил на глазах. Не помогало ни струйное вливание гемодеза с полиглюкином, ни переливание крови. Кровотечение продолжалось, давление падало.
— Разрез! — коротко скомандовал хирург. Анестезиолог сделал отметку в карте. Хрустнул скальпель. Кожа посредине живота развалилась в стороны.
— Сушим. Шить.
Несколько мелких подкожных сосудов ушли под зажимы. Иннокентий Андреевич оперировал быстро и четко. Отточенные за годы работы движения могли бы броситься в глаза. Но он не осторожничал. Сестры на операционное поле смотрели редко. А интерны, не вполне понимая, что происходит, схватывали только общую суть. Скуранский же весь сосредоточился на том, чтобы не выпустить крючки, расширяющие рану, изредко пьяно икая.
Швы на порезанные участки кишечника легли ровно, один к одному. Память работала как идеальный штурман. Со стороны могло бы показаться, что доктор заранее знает, где прячется очередная дырка в кишке. На поиск не тратилось ни единой лишней секунды. На самом деле Иннокентий Андреевич отчетливо помнил, как убегали минуты, а он копался в порезанных петлях. Находил, зашивал, обрывая нитки, и торопился дальше. А кровотечение продолжалось, убивая пациента…
Он закончил работать на брюшной полости в рекордные сроки. Такой темп был чем-то совершенно немыслимым, невероятным. Даже Скуранский почувствовал какой-то подвох, но спьяну не сообразил. Только проворчал, наблюдая, как отмывается дерьмо с брюшины перед наложением дренажей:
— Наверняка не все заштопал!
— Уходим на грудь, — сказал Иннокентий Андреевич.
Легкие он ушил красиво и качественно. У него был свой почерк. Подобные раны в лихие девяностые попадались часто. Материала для отработки навыка хватало. На этом этапе маскироваться под начинающего Доктора Кешу уже не имело смысла. Поэтому интерн, зажимающий рану на шее, что-то заподозрил. Он попытался заглянуть в лицо хирургу, рассмотреть глаза. Иннокентий Андреевич заметил и тут же рыкнул, стараясь сделать голос потоньше:
— Стой спокойно!
Подействовало. Правда, неизвестно насколько. Потому что таиться стало труднее. Распаханная меж ребер грудная клетка требовала приложения максимума усилий. Приходилось творить вещи, на которые начинающий хирург не способен в принципе. Но вроде проскочило. Хотя, будь потрезвее Скуранский, — расшифровал бы в два счета.
На исходе второго часа дело дошло до раны на шее. Иннокентий Андреевич поменялся местами с врачом-интерном. Проклятая жара добралась до операционной. От потери крови немного кружилась голова. В перчатках хлюпал пот. Спина промокла насквозь. Болела рана на бедре. Ноги гудели, руки подрагивали от напряжения. Но наступал самый важный этап. На нем они потеряли парнишку…
Тогда, в далеком прошлом, стоило им перестать прижимать рану, отнять салфетки, как в потолок ударила струя крови. Найти сосуд в ране не удалось. Пережать тоже. Кровопотеря, и без того поставившая пациента на грань смерти, резко увеличилась. Сердце остановилось. Анестезиолог орал, пытаясь его запустить. Доктор Кеша копался, все еще надеясь отыскать проклятую артерию. Скуранский старательно изображал непрямой массаж. В две вены переливались растворы и эритроцитарная масса…
Но парень ушел.
Потом, на вскрытии, выяснилось, в чем заключалась ошибка. Часть крови из поврежденной артерии попала между мышцами. Гематома сместила сосуды. Искать их нужно было совсем не там… К тому же у пациента обнаружили аномальное расположение сонной артерии. Это делало поиск совсем безнадежным. Да и саму операцию признали жестом отчаяния при «повреждениях несовместимых с жизнью». КИЛИ — комиссия по изучению летальных исходов — вины хирурга не усмотрела. Наверное, сделали скидку на возраст и стаж. Плюс коллегиальность…
Но сам Иннокентий Андреевич знал, что парнишку можно было вытащить.
Просто не хватило опыта, знаний и удачи.
