Его я должен был использовать для расширения круга знакомых среди дипломатов, крупных государственных служащих. Мне нужно было встретиться и закрепить свои отношения с несколькими людьми, которые очень интересовали меня и, естественно, мою службу. В общем, забот было много, так как такие большие сборы интересных людей случаются не часто в Бирме. И тут, как на грех, на мою голову свалился этот француз с какой-то бредовой идеей. В посольстве среди своих людей не было и намека на мысль, что Терешкова в интересном положении.
Видя серьезность Жака, с которой он раскручивал свою идею, я понял, что француз не шутит и, не желая обижать его, зная его дотошность, пообещал осторожно все разузнать. Я высказал пришедшую мне внезапно мысль, что не исключаю, что недомогание Терешковой вызвано пребыванием ее в жарком климате Индонезии и Бирмы (космонавты прибыли к нам из Джакарты, где провели несколько дней), духотой сегодняшнего дня и т. д.
Жак не унимался, его глаза горели, руки подрагивали, он был в состоянии нервного возбуждения, ему явно не хотелось упускать возможную сенсацию. В этот момент я хорошо понимал его как журналиста. В то же время я осознавал, что если француз прав и мир действительно скоро узнает, что Терешкова беременна, то Советскому Союзу будет трудно объяснить, от кого, когда и как забеременела незамужняя женщина, побывавшая в космосе.
Меня заботила одна мысль — как удержать журналиста возле себя, не дать ему быстро и самостоятельно провести расследование и не поставить Валентину Терешкову в неловкое положение перед всем миром.
Разведчик должен всегда, в любой ситуации, оставаться разведчиком или, как в этом случае, хотя бы мужчиной, советским мужчиной, и защитить честь нашей женщины. Не дай Бог, этот француз раструбит на весь мир новость, что Терешкова беременна, а потом она не подтвердится. Французу-то ничего, а нашей милой «космической» женщине придется оправдываться.
Я заметил Жаку, что, видимо, на этой сенсации можно заработать, прославиться. Изобразив готовность сейчас же заняться расследованием этого вопроса, я предложил французу подождать меня на краю площадки, где толпились гости, а сам пошел в здание посольства, где якобы находился врач команды космонавтов.
В посольстве я встретил советника Щукина и вкратце рассказал ему о догадках французского журналиста. Наш дипломат был поражен этой новостью, он сообщил мне, что космонавты на следующий день улетают на родину и надо сделать все так, чтобы это предположение Жака не попало на страницы газет. Он посоветовал мне проинформировать о сенсационном открытии француза нашего посла — Андрея Мефодиевича Дедовского.
Вернувшись к журналисту и изобразив на лице разочарование, я сообщил ему, что врач космонавтов категорически отвергает «наше» предположение о положении Терешковой. Умышленно сказав «наше», я давал Жаку понять, что полностью присоединился к его сенсационной идее. Врач сообщил, продолжил я, что и другие космонавты чувствуют себя неважно, но, будучи мужчинами, стараются скрывать это от окружающих.
Я явно разочаровал француза и поколебал его уверенность в правоте своей догадки. Продолжая игру, я заверил Жака, что завтра с утра я приложу максимум усилий для прояснения обстановки, использую для этого жен наших дипломатов, которые находятся с Терешковой в хороших отношениях. Француз ухватился за эту идею.
Вечером после приема я встретился с послом и сообщил ему о предположении француза и предпринятых мною действиях. Ледовский, удивившись ходу мыслей журналиста, подчеркнул, что ему ничего не известно о положении В. Терешковой, и одобрил мои действия.
На следующий день космонавты благополучно отбыли домой. Все выглядели бодрыми и здоровыми, включая Валентину, немного уставшими от впечатлений увиденной экзотики тропических стран.
Через несколько дней я встретился с французом в яхт-клубе, с чувством разочарования поведал ему, что все мои расследования ничего не дали, видимо, врач команды космонавтов был прав. Это подтвердила и врач нашего посольства — общее недомогание естественно для людей, прилетающих в тропики на несколько дней из северных стран. Так что наша сенсация лопнула, подытожил я. Жак был явно разочарован, видимо, он рассчитывал, что я дам ему хоть какую-нибудь зацепку, чтобы раскрутить это явно выигрышное дело. Он продолжал убеждать меня, что прав в своих догадках, что через несколько месяцев все узнают об этой новости, но сообщит об этом не он, а кто-то другой. Я успокаивал его, подчеркивая, что не хочу разочаровываться в несо-стоявшейся сенсации дважды — сегодня и через несколько месяцев.
И действительно, через несколько месяцев появилась информация о том, что Терешкова беременна, а затем, позднее, весь мир узнал имя первого ребенка космонавтов. А я приобрел в лице Жака настоящего врага на всю оставшуюся жизнь.
Действительно, Жак оказался прозорливее многих присутствовавших на том приеме в далекой жаркой Бирме. Он своим французским чутьем, усиленным профессиональными качествами, уловил, что в организме В. Терешковой зарождается новая молодая жизнь. Даже наши врачи еще не знали, а возможно, знали, но под страхом жестких кар не говорили об этой новости, так как Терешкова была еще незамужней. Естественно, по нашим этическим нормам такое положение первой женщины-космонавтки являлось не чем иным, как земным грехом. Не говоря уже о космическом.
Словом, я потерял, возможно, настоящего друга среди французов. Если Жак прочтет эти мои сегодняшние признания, то я приношу ему самые искренние извинения за срыв принадлежащей ему по праву сенсации на международном уровне. Прости меня, Жак, я вынужден был тогда так несправедливо поступить с тобой. Но я был разведчиком, оберегал покой космонавтов, и я был мужчиной, защищал честь соотечественницы.
Между тем заканчивался четвертый год моей работы в Бирме. Я полагал, что могу быть довольным удачным стартом моей разведывательной карьеры — освоил агентурную работу (работа с людьми получалась); добился конкретных результатов в вербовочной работе (провел первую в своей жизни вербовочную беседу, и мой новый агент воспринял ее как результат долгого и полезного совместного труда); почувствовал, что могу работать по основной проблеме нашей деятельности — по ГП, «мои американцы» видели во мне друга и товарища и доверяли мне; хорошо освоил оперативную работу — проведение конспиративной связи с агентурой и перспективными разработками, проверка на наличие за собой наблюдения; приобрел опыт общения с иностранцами, мои знакомые не уходили от развития отношений со мной в неофициальной «домашней» обстановке.
Пришел срок, и мы всем семейством вернулись домой на Родину с чувством выполненного долга.
Индия
Пробыв некоторое время на Родине после возвращения из Бирмы, мы вновь всей семьей отправились в очередную командировку. Наш путь лежал в прекрасную страну — Индию.
Время, которое я проводил дома, оказалось для меня печальным — пришлось хоронить отца. В общем-то здоровый человек, умер от банальной операции по поводу аппендицита. Правда, аппендицит в какой-то момент вдруг оказался отягощенным перитонитом, и врачи не смогли спасти его. Тяжело я переживал утрату, но жизнь продолжалась, и надо было делать дело.
К нашему удовольствию, в Индии мы встретили многих своих знакомых еще по первой командировке в Бирму. Здесь уже работали Вадим и Танечка Даниловы. Вадим Иванович руководил большим коллективом ССОД. Была тут и французская пара де Бувэ. У них появился сын, прекрасный, как все маленькие дети, Гаспар. Перед Индией французы побывали в Китае и потом делились с нами своими впечатлениями об этой стране. Были в Индии и некоторые бизнесмены, которых я встречал в доме бирманского ирландца. Таким образом, задел, сделанный в одной стране, помог быстрее влиться в общественную жизнь новой для меня страны. А это очень важно, когда на новом месте есть хорошие, добрые знакомые и друзья, они способствуют быстрее, без особой раскачки, включиться в работу по освоению местной обстановки.
Индия своими масштабами, бурной, кипучей жизнью поразила меня. Наша первая любовь — Бирма была по сравнению с ней такой тихой, спокойной небольшой провинцией.
