поднял умные влажные глаза на Сифа. - Я утомил тебя, Сиф, - прости! Как выпью ячменного вина, прет изнутри какая-то дурь. Бр-р! Зачем покорять город? Там же люди! Ну, обезглавили Каина! Ну, меня обидели! Ну, не захотел я жить, как они, - зачем же топтать копытами? Я утомил тебя?
- Я устал от долгого пути.
Когда Сиф уснул, Иавал допил ячменное вино и мощной поступью вышел из шатра.
- Слуга, - тихо позвал Иавал. Тот явился.
- К утру приготовь Сифу осла.
- Слушаюсь и повинуюсь, - сказал слуга, зевая. - И то верно, нехорошо гостя отправлять пешим в такую даль.
Когда слуга доложил, что приказание выполнено, Иавал сказал, грустно глядя в глаза слуге:
- Я передумал! Тут не так уж и далеко до его дома.
- И то верно, - отвечал слуга, - если каждому гостю давать по ослу, никаких ослов не напасешься.
36. Не успел возница хлестнуть коней, как они сорвались с места и понеслись, быстроногие, точно стрелы, пущенные из арбалета. Иногда Тувалкаин оборачивался: не отстала ли другая колесница, в кожаном брюхе которой жрец Иагу вез с собой каинита в белой одежде сифитов. Кони летели, точно знали дорогу и не знали усталости, летели мимо удавшихся хлебов, на которых недавний снег уничтожил тлю.
Мелькали путеводные вехи с колодцами, а чуть вдалеке плавно проплывали пропитанные солнечным светом полупрозрачные кущи, в которых в страду ночевали хлебопашцы. На горбатом мосту через речку ударивший в спину ветер сорвал с возницы кожаный шлем. Возница нагнулся, чтобы поднять его, потянулся и выхватил шлем из полоски оставшегося у обочины снега. Глядь, кони стали. Приехали. Дом Еноха.
На лай собак вышла Сепфора, высветила поднятым факелом сумерки. Увидев Тувалкаина и жреца, растерянным жестом пригласила в дом. В открытые двери был слышен голос Еноха. Он рассказывал, сидя у очага на ковре. Гостям предложили стулья из пальмовых пней.
- ...и вручил мне трость скорописца из своей руки. Трость сия может писать и на пергаменте, и на папирусе, и на бумаге, о которой люди пока не имеют понятия, может формализовать информацию на магнитных носителях, на жидких кристаллах или бионических накопителях, может писать на том, что нельзя выразить языком человеков, потому что нет слов ни в прошлом, ни в будущем, потому что самих слов не нужно. Даже о том, как обучал меня ангел письму, я говорю человеческими словами, а значит, передаю все весьма приблизительно.
И показал мне архангел книги, которые ангелы и люди написали и напишут...
Тувалкаин вспомнил текст Иавала-скотовода и усмехнулся.
- Там были и твои пергаменты, Тувалкаин, - сказал Енох, заметив усмешку гостя.
- Я читал твои книги по минералам, по черной металлургии. Я прочитал книгу, которую ты пишешь сейчас. - И на вопросительный взгляд гостя: - Ту, которая формализована только в черновиках-папирусах. Эта книга о минерале, который не дает металлической проказы.
Тувалкаин встал так резко, что чурбан, на котором он восседал, издал почти человеческий стон.
- Пергамент, наверное, уже заказан, и скоро ты перенесешь на него формулы...
- Ты читаешь мои мысли, Енох? - чуть раздраженно спросил Тувалкаин.
- О них нетрудно догадаться. Присядь... И сказал мне ангел, - продолжил Енох свой рассказ, - 'Узнавай, Еноше, дела небес и земли, узнавай ангельские песни и дела человеческие. И не ужасайся. Узнавай замысел Божий о человеке! Узнавай замысел Божий о тебе, Еноше. И не забывай, что ты человек грешный'.
Тувалкаин опустился на свой чурбак и, напустив на себя равнодушный вид, стал жадно вслушиваться в каждое слово Еноха.
- Ангел учил писать меня тридцать дней и тридцать ночей, а у Господа один день, как множество наших. А когда обучение мое закончилось, тогда оно только и началось. И я написал много книг. И книги мои будут доступны всему ангельскому воинству и будут доступны людям, отмеченным печатью святости. И люди узнают замысел Божий о них, и будут со-творцами Господу в мире духовном. Какая Преумная Сило!
